«Мать не дала мне ни тепла, ни любви, ни поддержки»

«Самая моя большая претензия к матери — она больше любила и любит моего младшего брата. Он на три года моложе.

Сколько себя помню, он был всегда на первом месте. У него только начали резаться зубы, и он меня укусил за щеку. И с перепугу громко заревел. Мать ворвалась в комнату и часа два высказывала мне, что я маленького напугала. Он подрос, и я вместо него с матерью делала уроки. Он же не успевает, устает, а я все равно отличница. Я всегда плохая, эгоистка, в очередях с ней стоять не хочу, гулять с ней не хочу, только бы за книжками сидеть. А он всегда послушный, тихий, с ней за ручку готов часами прогуливаться.

Подросли, я поступила в институт, год проучилась, и выяснилось, что дальше платить родители не будут — нужно брату собирать на учебу, а то в армию загремит. А это страшный сон моей матери.

Я работала и сама платила за учебу. Когда брату пришло время учиться, он жил в квартире, которую я снимала, и по большей части за мой счет. Все родительские деньги уходили на его обучение. Со скандалом я сама съехала уже после того, как он закончил учиться. Раз в 3–4 месяца брат оказывался у меня на пороге, потому что его выгоняли из квартир за неуплату.

Я купила квартиру в ипотеку без помощи родителей, и мать уговаривала меня, чтобы брат жил со мной. Он встрял в мошеннические схемы, и она умоляла подключить моих высокопоставленных знакомых, чтобы разрешить ситуацию. История закончилась тем, что однажды после его ночевки я не нашла свои украшения. Это были подарки близких людей. С тех пор прошло 10 лет, и я с братом не общаюсь. Хотя родители регулярно просят и даже давят.

Впервые свои претензии я осмелилась озвучить матери лет в 25–27. До этого боялась ее смертельно. Хотя никогда дома не было физического насилия. Морально боялась. Спросила: «Почему ты его любишь больше?». Ответ был: «Ты все придумала. Мать всех детей любит одинаково». Лет пять пытались эту тему обсуждать, но без толку. Я спрашивала: «Что мне сделать, чтобы ты меня любила больше?». Так и не узнала.

Пошла к психологу. Долго работала. Результат: 10 лет назад смогла жестко сказать, что общаться с ним и долги его погашать не буду. И им запрещаю. Родители регулярно звонят. Из-за брата у них проблемы — коллекторы и т. д. Им помогаю: адвоката наняла, оплачиваю продукты, покупаю бытовую технику, лекарства. Все делаю, но так, чтобы они не смогли ему никак это передать.

Когда уезжала в эмиграцию, оставила чудесную квартиру. Мать долго настаивала, чтобы брат в ней жил. Отказала. Квартиру сдаю, из этих денег плачу ипотеку.

Держать оборону непросто. Но главным было понять, что мать никогда не будет любить меня больше, чем его. И махнуть рукой. Я — ее неудачный вариант. Мать хотела мальчика, а родилась я.

Долгие годы я была убежденной чайлдфри. И только лет пять назад под влиянием личных обстоятельства — у мужа инфаркт был — решили, что попробуем стать родителями. Пока успехов нет, но у нас есть еще время».

«Моя самая большая претензия к маме — комплекс отличницы, который она годами взращивала во мне. Я должна была учиться на 5, быть первой, лучшей и все успевать. Считалось, что это сильно поможет мне в дальнейшей жизни. Учиться мне было при этом легко, и я не стала «ботаником», который корпит над учебниками днями и ночами. Уроки учила между делом, болталась с подружками, посещала кружки и, правда, многое успевала. Но обидно было, что других хвалят за исправленные тройки, а меня ругают за случайные четверки. И всегда был кто-то, кого мне ставили в пример. В итоге я окончила школу с медалью, университет с красным дипломом, быстро росла в карьере, бежала дальше, выше, сильнее. И это тоже вроде бы не было сложно, но внутри всегда жил червяк, который хотел знать, а сделала ли я все это действительно на 5. И это мешало.

Долгие годы я изживаю в себе эту страсть к отличным оценкам, стараясь ничего никому не доказывать. Даже себе. Я не считаю, что это цель, ради которой стоит предпринимать кучу усилий. Мне кажется, что сейчас я даже иногда сознательно притормаживаю, чтобы не дать себе удариться в гонку за чем-либо. Тем самым лишаю себя каких-то возможностей — и это уже выходит способ «отомстить» за то, что когда-то именно оценки определяли многое в жизни.

Обещала себе, что не буду в своих детях видеть потенциальных «отличников», но иногда нет-нет и проскользнет мамино: «Ну ведь ты же можешь». Стараюсь засечь это и дать возможность старшему сыну учиться, как получается, а младшему — выбирать, хочет он сейчас заниматься всеми этими буквами-цифрами-аппликациями или нет».

«Мне очень больно, и я зла на свою мать за то, что она с моего рождения и всю жизнь относилась ко мне не как к человеку, а как к вещи, ресурсу, функции. Уже взрослой я выяснила, что она перверзный нарциссист и психопат. На отца сильно сержусь, что он всегда вставал на сторону матери, как бы она меня ни мучила. Похоже, что он пассивно токсичный.

Я была классическим козлом отпущения в семье — всегда во всем виновата. Заслуги и успехи учитывались как должное или вовсе нивелировались.

Когда мне было примерно 5, родители в воскресенье уехали в гости, оставив меня на попечении соседа-подростка, который изнасиловал меня, пока они были в отъезде.

Когда я выросла, все это привело к тому, что я чувствовала себя уродливым монстром, недостойным любви и отношений, успехов и радостей жизни, единственное предназначение которого — служить другим людям. Ненавидящим фотографироваться, нелюбящим отражение в зеркале, с лишним весом и неспособностью иметь детей. Все беременности не развиваются на ранних сроках.

Две трети всей жизни я пыталась заслужить любовь родителей всем, что делала: учебой, работой и даже личной жизнью. Последние 10 лет я клиент в долгосрочной регулярной психотерапии, которая продолжается и по сей день. Сама выучилась на психолога, вышла замуж и переехала жить в другую страну.

Где-то полтора года назад полностью оборвала все контакты с матерью и сестрой. Стало совсем невыносимо, и я окончательно осознала полную безнадежность и небезопасность попыток поддерживать даже минимальное общение с ними.

Благодаря терапии, профессии, поддержке и любви супруга, друзей и коллег нам удалось сохранить брак и даже укрепить его.

Мне ужасно одиноко и сложно, ибо я осталась совсем одна, без родственников. Но я чувствую себя достаточно сильной, чтобы продолжать жить, любить, развиваться и бороться. Думаю, природа наградила меня необычайно сильной психикой».

«Родители меня не спрашивали, чего я хочу, не предлагали каких-то активностей для меня или со мной, не помогали распознать свои таланты и поддержать их. Из-за этого я долгие годы чувствовала себя неинтересной и ничем не увлекалась.

Например, мама никогда не учила меня готовить. Максимум, как я помогала на кухне — мелко резала оливье по праздникам. В итоге я так и не научилась готовить и злилась на маму за это. Главная штука была в том, что она так и не спросила, а хочу ли я этому научиться.

В 21 я начала жить самостоятельно в другом городе. Готовила мало и очень ограниченный «репертуар». Готовка была стрессом: я не «чувствовала» продукты, рецепты из кулинарных книг не давали полной картины. В 27 лет меня, наконец, заинтересовала эта тема, стало больше свободного времени, так как я много работала из дома. Втянулась и оказалось, что у меня большой талант. На маму продолжала обижаться. А ближе к 30 вдруг осознала, что просто есть мамину еду, а мама готовит очень вкусно, было отличным обучением, потому что благодаря этому я знаю, как должно «звучать» правильное сочетание вкусов. Так эта претензия окончательно и разрешилась.

Родители никогда активно не отдавали меня в кружки, не предлагали и не настаивали. Да и вообще ни у кого в семье хобби не было. Я пару лет ходила в кружок рисования, на волейбол и еще полгода — на вязание.

Родители действовали из установки «если ребенку хочется — он сам скажет». А инициировать самой мне в детстве в голову не приходило, да и активное инициирование — не мой метод. Чтобы понять, хочу или не хочу, мне надо, чтобы меня спросили об этом.

Я считала себя бесталанной и «никуда не ходила». Благодаря терапии, работе, где я была очень успешна, и взрослению я поняла, что это не так. Но пресловутое хобби так и не появилось, хотя я пыталась его найти методом проб и ошибок. Наверное, потому что непонятно было — зачем. Примерно год назад «зачем» начало вырисовываться, и сейчас я уже ближе к тому, чтобы найти себе дело для души, для удовольствия от работы руками».

«Моя претензия — со мной чрезмерно считались. Ребенок в 3, 4, 5 лет не может сам принимать верные решения. Конечно, учитывать его мнение стоит, но перекладывать ответственность за решения на малыша неправильно.

Маме в своем благом желании считаться с ребенком не хватило мудрости понять, что зона комфорта и страх нового и неизведанного просто не давал мне возможности социализации, общения с детьми, развития новых увлечений. В сад я не ходила, потому что в начале 90-х с местами была огромная проблема — место выделили, когда мне было 6 лет.

«Зацикленность» на доме и мамином обществе сильно мне аукнулась в школе. С трудом удалось пересилить «домоседство». Друзей не было до старших классов.

С годами привычка мамы со мной советоваться окончательно трансформировалась в перекладывание ответственности. Я незаметно стала принимать все решения за нее, от простых («синее платье купить или зеленую юбку?») до серьезных. Не раз проскальзывало в разговоре, что, когда мама думала о разводе, я в 8 лет была категорически против. Она меня послушала и до сих пор мучается с отцом.

Во взрослом возрасте я окончательно повесила на себя ответственность за маму. И долго не могла наладить отношения с мужчинами: привыкла все решать и делать только сама. К счастью, с мужем обрела, наконец, способность стать «девочкой-девочкой». Маме научилась время от времени отвечать: «Решай сама». И точно знаю, что хотя и буду учитывать желания сына, но последнее слово будет за мной. Пусть хотя бы пробует, набивает шишки, иначе как он сможет понять, что ему по душе, и кто он такой?».

«Я стала взрослой в 7 лет, когда родилась моя сестра. Мама трудно перенесла вторые роды и случился нервный срыв. Со всеми вытекающими. После ее возвращения домой однажды мне сказали, что я должна быть взрослой, понимать, заботится о нашей семье, о папе, о сестре и не расстраиваться, если он вдруг приведет новую маму.

С тех пор я взрослая. Готовлю с 8 лет, забочусь обо всех, люто боюсь любых конфликтов, перенесла это в свою семью. Для меня невыносимо жить в состоянии даже не конфликта, а просто непонимания или неприязни. Это очень выматывает. Такое ощущение, что моя обязанность по жизни всех мирить и делать счастливыми.

В работе с психологом и потом с коучем пересмотрела свои установки, убеждения, поняла для себя, что имею право на злость, на адекватное ее выражение, и дала себе такое право. Правда, пользуюсь им нечасто. Стало легче, но надо поработать с этим еще глубже.

Сама я радикально отличаюсь от мамы, в том числе и в методах воспитания. Я логик и не гиперопекающая. Но сейчас я понимаю, что второго ребенка во многом не родила, потому что помнила об этой своей претензии, и не хотела повторения для своей дочери».

«Я выросла в дисфункциональной семье — холодная нарциссическая мать, отец — вещь в себе. С раннего детства чувствовала себя очень одинокой. Много плакала, всего боялась.

Мать была властной, строгой, подавляющей. Ее бесили и мои слезы, и мой смех. Отца я боялась физически. Я всегда была у матери в чем-то виновата. Она вымещала на мне свою неудовлетворенность жизнью. В мои 12–13, старший брат, который до этого был козлом отпущения, ушел из дома и начал жить самостоятельно. Стало совсем плохо.

Весь негатив достался мне. Я стала помойным ведром для всех материнских эмоций. Я должна была следить за ее настроением. Если оно было плохое, уговаривала ее, веселила, просила прощения, и неважно — виновата или нет. Но всегда находилось в чем меня обвинить. Мать могла со мной не разговаривать днями. Мне приходилось буквально вымаливать прощение. Я не помню ее веселой и довольной и чтобы она меня целовала или обнимала.

С 17 лет я периодически выпадала в депрессивные эпизоды. Не понимала, зачем вообще живу. В институте могла после занятий вместо тусовки с друзьями поехать в парк и просто там сидеть и плакать одна.

Вышла замуж в 19 лет за веселого раздолбая, который быстро начал спиваться. Не работал. Постоянные скандалы. У меня был первый выкидыш на раннем сроке. Вторая беременность — преждевременные роды в 34 недели. Сильное кровотечение. Еле остались живы с дочкой. Месяц по больницам. Потом развод.

Личная жизнь так и не сложилась. Попадались странные товарищи. Уже сейчас понимаю, что все проблемы в токсичном детстве — в том, что мать не дала мне ни тепла, ни любви, ни поддержки. Она завидовала мне, если вдруг у меня что-то получалось. Покупала себе всегда крутые вещи, а мне такие же, но дешевые подделки. Говорила, что мужики — сволочи, замуж выходить не надо. Хотя сама всю жизнь была замужем. Она считала, что я должна быть при ней, чтобы ее обслуживать эмоционально.

Когда я забеременела вторым ребенком, страшно бесилась. Я лежала на сохранении на 7 месяце, она звонила мне и орала в трубку: «Зачем ты оставила этого ребенка?».

Родственников она настроила против меня. Всем говорила, что я монстр ужасный. Очень любила меня окунуть лицом в грязь. Когда у меня что-то не получалось, говорила с такой гаденькой улыбочкой: «Какая же ты у меня несчастная». Это послание постоянно звучит у меня в голове. Думаю, во многом я играю этот несчастливый сценарий.

Сейчас с матерью почти не общаюсь. Можно сказать — ненавижу ее за все, что она сделала. Продолжаю всю жизнь как-то с этим разбираться — уже 30 лет. Прочитала кучу психологической литературы. Много ходила на тренинги, немного личной терапии. Сейчас учусь в Московском институте психоанализа. Начала снова проходить терапию».

«Моя претензия к родителям — я никогда не чувствовала, что нужна им. Когда мне было 5, они развелись. После этого отца я практически не видела до самой его смерти: он погиб, когда мне было 10. Меня всегда удивляло, почему после развода он больше не захотел видеть меня. И я до сих пор не спросила об этом маму, потому что боюсь того самого правдивого ответа, что просто была ему не нужна. Не зная, у меня есть хоть какой-то шанс верить, что просто что-то пошло не так.

После развода мама устраивала свою жизнь, снова вышла замуж, переехала, родила вторую дочь. Я отказалась переезжать и жила у бабушки. И мама как будто выдохнула: в ее функциях осталось только отчитывать меня и являться в форс-мажорных ситуациях. У нас не было традиций: подарки, тепло, уют — все это как-то прошло мимо.

Чаще мы стали общаться, когда у меня появилась своя семья, но мама осталась в позиции, что я ей всегда что-то должна: решать вопросы, урегулировать конфликты, помогать, давать ей семью, развлекать. При этом ощущения нужности и важности меня в ее жизни так и не появилось.

Я не могу сказать, что как-то сильно горюю или рефлексирую по этому поводу. Я вижу, что бывает иначе. И вот это иначе реализую со своими детьми: мне важно уделять им время, общаться вместе и по отдельности, искать общие интересы и предлагать им свое время и дружбу».

«Родители всегда жили будущим, почти совершенно забыв о настоящем. Добыли кофточку — не носим, вешаем в шкаф. Подаренные конфеты в коробке подождут до праздника. Новую скатерть на стол не кладем, пока старая не прохудилась. Вот это откладывание вещей приводило к откладыванию самой жизни, к нелюбви к себе, невозможности разрешить себе жить. Это сказывалось и на нас — детях: вот окончу школу, вот поступлю в институт, вот выйду замуж. Вот-вот-вот. В какой-то момент я начала это брать и в свою жизнь.

Понятно, что в советские и ранние постсоветские годы жить было тяжело. И, возможно, таким образом только и можно было выживать. Я поняла и приняла это. Но у мамы ожидание будущего так и не прошло до сих пор — и хочется делать запасы и продолжать не любить себя, даже когда есть все возможности для этого.

Сейчас я стараюсь не откладывать жизнь. Наполняю ее не только работой, чтобы когда-нибудь вдруг внезапно начать отдыхать. Много времени провожу с дочкой и мужем. Конечно, мы тоже планируем и корректируем свои планы исходя из занятости, но больше не храним сервизы в серванте и пользуемся супницей, когда хочется, а не только когда принимаем почетных гостей».