«Пульс плода 0». «Маму сбила машина в 300 метрах от дома». «Родителей убили». «Ульяне было 5 лет, и я потеряла ее на улице». «В больнице диагноз — ножевое ранение склеры». Читатели «Родительского клуба Littleone» вспоминают самые страшные ситуации, в которых им довелось побывать, и размышляют о том, как они повлияли на дальнейшую жизнь.
От автора. Ира Форд, 44 года, мама Ярославы (12 лет) и Георгий (8 лет):
«Мне было лет 8–9. В дверь позвонили. Сосед Ромка жил за стенкой и заходил ко мне раз по сто на день. Я открыла. За дверью был не Ромка. Мужчина смело зашел в квартиру. Прикрыл за собой дверь. Кивнул на пианино в моей комнате: «Девочка, играешь на фоно? Сыграй мне!». Я послушно села и стала старательно тарабанить Черни. Когда этюд закончился, я обернулась на мужчину в ожидании похвалы. Он стоял передо мной со спущенными штанами. Так я увидела эту штуку первый раз.
Мужчина спохватился, подтянул штаны, попятился к двери — в подъезде кто-то зашумел, и он решил подстраховаться. Я захлопнула дверь и позвонила Ромке: «Ко мне сейчас приходил мужчина без трусов. Скажи своему папе». Ромкин папа был милиционером. Он посадил меня в милицейский уазик и провез по городу. Лица мужчины я не помнила. Да и остроту ситуации почувствовала много лет спустя. Тогда же поняла, что это один из самых страшных моментов моей жизни. Я сделала вывод — рассказывать детям о сексуальном насилии с раннего возраста, и учить, как себя вести с незнакомцами.
Когда я рожала дочь, мне делали КТГ, прибор выдал надпись: «Пульс плода 0». Муж позвал врача. Я старательно «продыхивала» схватку. Врач вошла в родилку с претензией: «Что кричите? Видите, закончилась бумага? Вот он и выдает ошибку!». Много позже я отплакала эту ситуацию как бесконечно страшную. Вывод сделала, пожалуй, только один — даже когда тебе пишут, что все кончено, есть шанс, что это ошибка.
Однажды мой сын потерялся в чужом городе. Как оказалось, сбежал. Его три часа искал в ночных сумерках весь город. И нашел. А я дала себе обещание дать сыну столько свободы, чтобы необходимость сбегать отпала».
Ольга, 43 года, мама Дениса (17 лет), Андрея (17 лет), Алена (16 лет), Эдика (6 лет):
«Недавно я попросила Дениса принести мне стейковый острый ножик в сад — я держала куст сирени и хотела срезать пленку, которой мы его заматывали. Слышу шум, поворачиваюсь — мой ребенок лежит на ступеньках лицом вниз, с задранной вверх головой. В 3–4 сантиметрах перед лицом, острием к нему — этот нож. Мне кажется, я так в жизни никогда не кричала от ужаса. Денис себя не видел и не понял, от чего был на ниточке, а мне теперь эта картина в ночных кошмарах снится! Мы в жизни очень много решили вопросов, связанных со здоровьем сына, и это были весьма непростые. Но именно эта ситуация кажется мне самой страшной. И она меня ничему не научила, только снова показала, что на все воля божья».
Мария, 47 лет, мама Ксении (25 лет), Василия (19 лет) и Серафимы (11 лет):
«Мне 19 лет, раздается звонок в дверь, на пороге милиционеры: «Здесь такая-то проживает?». Оказалось, что маму сбила машина в 300 метрах от дома. Тогда я увидела в зеркале, что выражение «зрачки расширились от ужаса» — не фигура речи.
Четыре года назад на трассе мы с детьми перевернулись на машине. Я была за рулем. Лежим на крыше, подбегают мужики — впервые в жизни слышала, как от ужаса матерятся. Вытаскивают нас, все живы, машина всмятку.
Пишет подружка: «Маш, помолитесь за Сашку — он в реанимации». Пока доезжаем до храма, пишу записки о здравии, приходит смс: «Умер». Я прошу вернуть записки и вычеркиваю «Александр». Тетка начинает на меня наезжать: «Подумай сначала, потом пиши уже!». И это было жутко.
Все эти истории учат одному и тому же: жизнь — невероятно хрупкая вещь. В любой момент может повернуться так, что пока ты снова увидишь тех, кого любишь, пройдет буквально вечность. И всю эту вечность ты будешь дико скучать по ним. Так что пусть не зайдет твое солнце в гневе — все эти мелочи, ссоры, обиды вообще того не стоят».
Маша, 35 лет, мама Мирона (6 лет), Гордея (4 года):
«Мне 7 лет, мы с мамой и младшим братом в ДЛТ. Мама падает, кричит. У нее приступ эпилепсии, но никто еще этого не знает. Никто не поверит потом, что «мама кричала». Врачи скорой диагностируют обморок от переутомления. Приступ повторится в следующий раз только лет через 15. Тоже при мне. А потом еще раз, при неправильно подобранной терапии, в метро. Маму увезут в реанимацию, мы несколько часов не сможем ее найти, папа будет звонить в морги.
А потом у меня случится замершая беременность. Я буду рыдать в трубку маме и ничего не мочь ей сказать два часа. Она решила, что я умираю. И, наверное, это будут одни из самых страшных ее двух часов, пока я до нее не доехала.
Еще было очень страшно, когда вдруг поздно вечером позвонила тетя и заплакала в трубку. Умер любимый дедушка. Мне надо было как-то сказать об этом маме, его старшей дочери.
Все эти события вскрыли во мне огромный пласт эмпатии и сопереживания. И при этом смели эгоистичное ощущение, что я могу чью-то боль действительно уменьшить. Не могу. Быть рядом, обнимать, молчать, говорить — да. Но уменьшить — никому не под силу. Поможет только время или Бог: кто во что верит».
Наталья (36 лет), детей нет:
«Было страшно, когда после девятичасовой операции по поводу рака желудка, которую делали отцу, вышел хирург и сказал, что надежды нет. А через три дня меня пустили в реанимацию. Я шла по коридору этой самой реанимации в ощущении полного счастья и с мыслью, что да, теперь есть всего несколько месяцев, но эти они будут самыми счастливыми в его жизни. Ситуация отчасти повторилась с мамой, когда мне озвучили ее смертельный и неоперабельный онкологический диагноз. С тех пор прошло два года, мама жива и вполне здорова. Бывает, что можно взять жизнь взаймы и успеть: и в больницу, и сделать химию, и жить».
Анастасия, 40 лет, мама Лены (22 года), Наташи (19 лет), Саши (11 лет), Веры (4 года), Маруси (1 год):
«Первая беременность, мне 18. На сроке 4,5 месяца у меня случился аппендицит, но я затянула, не сразу поняла опасность. В итоге — перитонит, реанимация. Приходит врач и говорит: «Пойдем посмотрим на УЗИ, жив ли плод». Было очень страшно. Но сейчас плоду 22 года. А шов от операции заживал до родов, все расходился, а через год свищами вышли нитки.
Еще было страшно было перед лицом смерти, когда у бабушки случилась гангрена, которую я заметила на сутки раньше лечащего врача. Я буквально чувствовала, как бабушка уходит. Как песок сквозь пальцы ускользала ее жизнь. Она очень мучилась, а после соборования уснула с улыбкой.
Мне становится страшно сейчас, когда я вспоминаю, как какой-то дядька меня, десятилетнюю, уводил от подъезда. И я шла, слушая то ли про котенка, то ли про ящик конфет. Но вовремя с балкона заорал отчим. Поэтому ничего не случилось.
Все эти ситуации дали мне полную уверенность, что Бог есть. Но надо быть осторожной, внимательной, чутко прислушиваться к ощущениям, делиться опасениями с близкими».
Инга, 31 год, мама Олега (5 лет) и Веры (1 год):
«Когда просят вспомнить самый ужасный случай, мне в голову упорно лезет то, что произошло в вагоне-плацкарте по дороге с Кавказа домой. На первой полке — мама, напротив нее — мужчина-милиционер: его форма висит на крючке, а фуражка лежит на полке. За непослушание мама берет меня под мышки со словами: «Все, ты мне надоела, не слушаешься, дядя-милиционер тебя заберет к себе». Помню онемение, звон в ушах и как славило грудную клетку. А еще — довольный голос тетки с боковушки: «Аж, побелела вся, глаза как шары!». Тогда я поняла, что так тоже может быть — меня могут просто отдать, любому. Я одна, ни на кого рассчитывать нельзя. Мне было три года. Я до сих пор рассчитываю только на себя».
Вера, 34 года, мама Евы (9 лет):
«Еве 3,5, я работаю в кино и хожу с ней на работу. Мы снимали сказку. Я гримирую рыцарей, эльфов и ведьм всяких. Ева тусит с актерами, каскадерами, хохочет... Тут звучит команда «Мотор!», все идем в павильон, а ребенка нет. Я металась по этим огромным павильонам загнанной мышью. Мой ребенок пропал, я один на один с этим ужасом, режиссер решил не останавливать съемку. Спустя час поисков Ева нашлась в подсобке-тайнике с уборщицами-узбечками, которые тискали ее как куклу и что-то говорили на своем языке. Помню, как сползла по стенке и в голове было: «Только не реви, ребенка напугаешь».
Второй случай тоже связан с Евой и произошел совсем недавно. У нее диагностировали атипичный ротавирус. Мы тогда еще не знали, что так начинается британский штамм ковида. Было страшно видеть, как у твоего ребенка начинается обезвоживание, понимать, что тебе не победить эту адову машину здравоохранения, что на вас всем начхать…Я спала на полу возле кровати Евы, иногда теряя сознание, так как болела сама. Это был какой-то обреченный ужас, хорошо, что близкий человек был рядом, помогал очень.
Эти ситуации подтвердили то, что в жизни самое главное для меня — это Ева. Они научили — когда приходит беда, то в своем страхе ты с ней один на один. И главная задача — не паниковать. Паника очень мешает. Нужно всегда мыслить трезво, быстро и прорабатываться шаги на разные случаи. Для детей мы — главная опора и защита, та самая стена, пол и потолок.
А еще передо мной однажды со встречки улетел под колеса мотоциклист. Я затормозила педалью в пол в 10 см от него. Выскочила, собрала, перебинтовала, обработала и оказала необходимую первую помощь до приезда врачей. Второй раз я была сама на мотоцикле, и на дорогу передо мной выскочил подросток в неожиданном месте эстакады. Я тормозила с заносом, мысленно попрощалась с семьей, так как защиты на мне был пшик и скорость большая. Но оба раза все обошлось. Это научило меня ездить осторожно. На мотоцикле я теперь не гоняю вообще и на авто тоже, даже по трассе».
Женя, 47 лет, мама Ильи (26 лет) и Алика (13 лет), живет в Израиле:
«Самое страшное случилось несколько дней назад. Я гуляла в парке с собакой, она пристроилась делать свои дела. Начинается сирена. Вокруг меня открытое пространство, высокие заборы и чужие здания. В моем городе полторы минуты от сирены до взрыва, то есть имеется полторы минуты, чтобы найти надежное укрытие. Мы бежим в строну дома, но я понимаю, что времени не хватит.
Забегаю в первый попавшийся подъезд. Жители уже в убежище и освобождают нам место. Но собака не готова идти туда, тянет меня на площадку между этажами. Поднимаемся, нахожу точку, в которой, если ракета попадет, возможно, застрянет в перекрытиях. Тут я понимаю, что понятия не имею, где мой младший сын: он должен был вернуться домой, но не позвонил. Пока он не ответил на мой звонок, а в небе продолжали рваться снаряды, было самое страшное время. Я поняла, как важно создавать собственные «протоколы» поведения в острой ситуации. Когда я знаю, что делать, или хотя бы думаю, что знаю, переживать такую ситуацию легче».
Ольга, 62 года, мама Александры (37 лет) и Анастасии (35 лет):
«Дико страшно было, когда на моих глазах автомобиль сбил человека. Тот перевернулся в воздухе через себя, встал, посидел и незаметно ушел... А главный, холодный ужас, когда по телефону услышала голос сестрички: «Родителей убили»… Я поняла, что вырулить помогают только молитвы и вера».
Вера, 38 лет, мама Андрея (19 лет) и Алисы (9 лет):
«Страшных ситуаций было несколько. Летом 1992-го я спала на балконе под странные звуки под окном. Утром оказалось, что это автоматные очереди — так началась война в Приднестровье с Молдовой. Ни убежищ, ни мест, где можно укрыться от снарядов и пуль не было. Я до сих пор все еще боюсь оружия. Но теперь я умею с ним обращаться — я стала чемпионкой Эстонии по стрельбе.
Через неделю после тех выстрелов мы выезжали из центра боевых действий, впереди поперек дороги был сгоревший автобус и вокруг него тела. Я закрыла глаза руками, чтобы потом не снилось. Отец заставил смотреть на тела солдат, которые погибли по ошибке от своих же. Зачем ему это понадобилось, я до сих пор не понимаю. Я так поняла, чтобы быть свидетелем происходящего. Мне в тот момент было 9 лет, как сейчас Алисе. Я не знаю, чему меня научила та ситуация. Мне очень трудно до сих пор переживать смерть и принять смертность человека.
Однажды время спора мужчина просто схватил меня и начал душить. Это очень больно, оказывается, и страшно — чувствовать, что ничего не можешь сделать, как сознание уезжает. Мне было страшно не столько за себя, сколько за сына, что он останется один. Я научилась не бравировать, быть готовой к нападению, понимать, что мужчина физически сильнее. Мне стало важно обеспечить ребенку защиту, если со мной что-то случится.
А в марте этого года Алиса чуть не умерла от болезни, которая развивается после перенесенного ковида. Сейчас известно всего несколько сотен таких случаев в мире. Развивается очень быстро. Ужасно видеть и чувствовать, как каждую секунду становится все хуже, а никто ничего не понимает. Ребенок плачет, что умирает, ему больно от любого движения или прикосновения, а ты не можешь ничего сделать. Только твердить врачам симптомы и настаивать на новых обследованиях. Я не знаю, чему я научилась в этом случае. Я еще не прожила это, засунула в глубину души. Восстановление у дочки будет долгим».
Юлия, 43 года, мама Федора и Илья (13 лет), Ульяна (10 лет), Ольга (2 года):
«Ульяне было 5 лет, и я потеряла ее на улице. Через 40 минут поисков и опросов людей меня стало трясти: рядом старые дома, если ее затащили туда, то я ее уже живой не увижу. Дочка вернулась домой, позвонила в домофон, открыли братья.
Я рыдала, стоять не могла — ноги подогнулись. Меня это научило тому, чтобы объяснить детям: надо думать, куда идешь, не убегать!».
Татьяна, 38 лет, мама Артема (7 лет), Ульяны (3 года), Рады (5 месяцев):
«Мой почти четырехлетний на тот момент сын Артем с другом укатил на беговеле на Муринском ручье и пропал из вида. В этом парке везде водоемы, почти нет ограждений и вокруг куча дорог.
Искали долго, благо нас было трое взрослых. Теперь я знаю, что ребенок, которому я доверяю, в компании может вести себя совершенно иначе, и это надо учитывать!».
Юля, 29 лет, детей нет:
«Для меня страшным событием стала смерть коллеги и затем присутствие на прощании с ней в крематории. А после случилась скоропостижная смерть моего дяди и прощание с ним в июне 2020 года. После я на очень многие вещи поменяла свои взгляды. Главное, что я поняла — надо ценить близких и понимать: жизнь очень хрупкая!».
Светлана, 46 лет, мама Олега (19 лет), Дмитрия (13 лет), Александра (8 лет):
«Мы были на даче у свекрови. Первенцу Олегу 10 лет. Он играет с соседом в ножички. Мысль — надо отобрать. Отгоняю ее: ну, все же играют и ничего. В этот же момент слышу крик. Выбегаю на него, вижу — сын за глаз держится, с века капает кровь. Звоню подруге, которая на тот момент училась на офтальмолога, спрашиваю: где можно веко зашить поблизости. Она говорит: «Приходи, посмотрим». Посмотрела без меня, выводит сына с завязанными глазами и стаканом с валерианой: «Езжай в Купчино. Там хорошее отделение глазное». В больнице диагноз — ножевое ранение склеры: «Пытаемся сохранить глаз только как орган». Сейчас сыну 19 лет, оба глаза видят хорошо. А я стараюсь внимательно относиться к мыслям и знакам, отслеживать их, прислушиваться, контролировать их».
