В последние годы в родительском подходе к воспитанию часто превалировал детоцентризм. Но ведь в памяти еще свежи воспоминания о том, как растили предыдущие поколения, — особо не опекая, не вмешиваясь в вопросы учебы, предоставляя много свободы, позволяя быть самостоятельным. Какие подходы к воспитанию возьмут верх и можно ли найти золотую середину между жертвенностью и здоровым пофигизмом, «Литтлвану» рассказала психолог Катерина Мурашова.
Детоцентризм в действии
— Когда родители полностью концентрируются на детях, посвящая им жизнь, — это хорошо или плохо?
— Это худшее, что может произойти. Один человек не может быть целью другого. Это непосильная ноша для того, кого объявили целью. Есть такой романс XIX века, там товарищ ее любит, а она его нет. И он поет: «Когда умру, как тихий шум травы, мой голос прозвучит и скажет вам уныло — он вами жил... его забыли вы». Здесь тот самый унылый вариант. Заметьте, у нее была возможность человека, который жил ею, послать подальше. Потому что это невыносимо, когда кто-то живет тобою. А ребенок же не может послать маму или бабушку. У него физически нет такой возможности, и он вынужден в этом унылом варианте жить. А потом ему предъявляют счет: «Мы все для тебя сделали, но ты не такой, как нам хотелось. Почему ты не такой вежливый, не такой умный, не такой терпимый, не такой энергичный или жесткий, не пробиваешься, не отстаиваешь свое?».
— Как это выглядит на практике? Максимально включенные в жизнь ребенка родители, которые отслеживают каждый шаг, каждую двойку?
— Нет. Это родители, которые внутри себя на вопрос: «А зачем вы живете?», отвечают: «Я живу и все делаю для того, чтобы мой ребенок был счастлив». Это и есть предел детоцентризма. Если же родитель говорит, что у него есть три цели в жизни: построить дом, написать роман и сделать из ребенка великого хоккеиста, то это абсолютно нормально.
— Если родитель говорит, что все деньги тратит на ребенка, ограничивая себя во всем?
— Во-первых, он, скорее всего, врет — тратить все на ребенка невозможно, ведь ему тоже на что-то жить надо. Во-вторых, это может быть бахвальство.
— А, например, все ресурсы семьи направлены на то, чтобы выучить ребенка в хорошей гимназии, притом что он сам никакими особыми данными не обладает — это детоцентризм?
— Смотря как родители это подают. Если говорят: «У нас было нищее детство в поселке. Мы усилием воли перебрались сюда и у нас есть бзик, чтобы наш ребенок выучился в гимназии. Мы будем стараться, пока тебя не выгонят, нанимать репетиторов, а ты просто жертва этого», то это одно. А вот другой пример. Мать приходит к дочери 4 лет и говорит, что всю жизнь мечтала, что ее дочь будет играть на рояле. И вот рояль, она его купила. В музыкальную школу берут с 5 лет, но она договорилась, чтобы взяли с 4. И продолжает: «Теперь ты будешь 4 раза в неделю ходить туда, и еще по 1,5 часа в день я буду возить тебя лицом по пианино, потому что нет смысла учиться, не занимаясь дома. А дальше есть 3 варианта. Первый: я окажусь сильнее тебя, ты окончишь музыкальную школу, положишь мне диплом и больше никогда не подойдешь к инструменту. Второй: ты вырастешь и в какой-то момент скажешь «Да пошла ты, мать, со своим пианино, я больше туда ни ногой». И, наконец, я слышала, что такое бывает — тебе в какой-то момент понравится, и ты будешь играть сама». И эта мама предельно честна со своим ребенком. Она не перекладывает на него ответственность. Этот ребенок поставлен в четкие и понятные ему условия. И более того, дальше ситуация будет развиваться одним из способов, которые мать обозначила. Здесь никто никому не врет.
— То есть на ребенка это никакого разрушительного действия не окажет?
— Абсолютно. Эта девочка слышит, что попала в такие-то обстоятельства. Дети же очень пластичны, они могут приспособиться. Это не наносит вреда и не ограничивает.
Здоровый и не здоровый пофигизм
— Согласитесь ли вы, что в советском воспитании здорового пофигизма было намного больше и дети были более самостоятельными?
— Советские времена, кроме позднесоветских, не были детоцентричными. Это появилось в позднесоветское время, когда уже исчезло служение коллективу, перестали бороться со средой, забыли про голод-холод. И надо понимать, что советское общество было атеистическим. Мы не можем служить Богу, идее, а любому нормальному человеку нужно что-то кроме его самого. Потом, естественно, был откат, потому что в перестройку вышла вперед тема выживания как такового. Заводы закрыли и огромное количество людей было выброшено на улицу в прямом смысле слова. На повестке стоял вопрос: «Что я дам детям поесть?». Как только опять стабилизировалась ситуация, но при этом не появилось ни идеи, ни религиозности, а в мегаполисах мы все же атеистическое общество, вот тут детей и накрыло...
— Что, по-вашему, лучше — то, что было в советское время или то, что мы видим сейчас?
— Крайности всегда плохи. «Мы в тебя столько вложили, а ты не можешь учиться в институте. Если бы у меня были твои возможности, я бы…» — это то, что часто слышат сегодня дети. Как-то на приеме у меня был человек, который сам себя сделал и попытался ребенку дать все, даже образование в Англии. А тот как-то не то и не так берет. И когда он пятый раз мне говорит: «Да если бы у меня было такое образование!», я отвечаю: «Вы, наверное, на Луне тогда бы учились?», а он: «Ну, что вы, Луна была бы у меня стартовой площадкой!». Другая крайность — «Бог дал, Бог взял», когда на детей наплевать и они растут как трава. Это крайние точки отрезка. И никакой правильно точки на нем не существует. Но в чем заключается позитив нашего с вами времени? Человек может выбрать на этом отрезке комфортную для себя точку.
— Какими могут быть последствия этих двух вами названных крайностей?
— В варианте «всем на него наплевать» ребенок вырастает способным адаптироваться. Он не ждет, что кто-то за него что-то сделает. Учиться он будет так, как сможет, никто не будет решать за него проблемы. Но у него нет опоры, за спиной у него сквозняк. Все решать буду сам, но в том, что не смогу решить, мне не на кого опереться. В этом его неуверенность и хрупкость. Даже если уже во взрослом состоянии кто-то появляется и говорит: «Я тебе помогу», он не верит. Потому что точно знает, что всем на всех наплевать. На другом конце нашего воображаемого отрезка все более злокачественно. Здесь человек не верит себе. Он не взвешен на весах бытия, не понимает, кто он такой, что он может и чего он хочет. Если ты всего лишь функционал кого-то более взрослого, могущественного, богатого, в этих условиях себя невозможно выстроить. И я встречаю вот этих уже взрослых детей, выросших в эти 20 стабильных лет, у которых нет себя.
— И все же как выглядит золотая середина?
— Ее как бы нет. Где-то, наверное, встречается идеальный вариант поддержки, заинтересованности в судьбе ребенка, но при этом — с предоставлением ему возможностей для совершения своих ошибок. Но здесь вы должны быть снисходительны ко мне, как к практическому психологу, — до меня они не доходят, им у меня нечего делать. Если мама или папа отдают себе отчет, что дети, с одной стороны, нуждаются в какой-то поддержке, а с другой — что их надо отпускать, они не могут быть смыслом жизни взрослого человека, у родителей осознанно есть какие-то другие смыслы и они ими оперируют на глаза у ребенка, то обычно все получается более менее ничего.
— Если родители говорят ребенку, что им безразлично, как и какими усилиями он будет учиться, насколько это здоровый пофигизм?
— Нормальный. В такой модели воспитания выросло все мое поколение. Послание, которое весь мой класс получал от родителей, звучало так: «Мне все равно, что ты там делаешь. За пятерки я тебя буду хвалить, за двойки — ругать. Но главное, чтобы твоя учительница мне не звонила. Как ты это будешь делать, мне все равно». И все мы жили в этой парадигме. Кто поумнее учился на 4-5, кто поглупее или похулиганистее — на 3, но все мы знали, что это наши двойки, тройки и пятерки.
— Как не скатиться в таком подходе в педагогическую запущенность?
— Педагогическая запущенность связана с тем, что человек запускает себя. Он не интересуется собой. Может, он пьет, или в депрессии, растерялся в жизни. Вот когда взрослый запускает сам себя, его детям угрожает педагогическая запущенность. Если человек сконцентрирован, работает на интересной ему работе, родил детей и удовлетворяет все их жизненные потребности, разговаривает, смеется, гуляет с ними, заставляет их убирать за собой кровать, возит один раз в год на море, не будет здесь педагогической запущенности. Даже если он ни разу в жизни не проверял у них уроков.
Последствия
— Как при разных подходах к воспитанию сами дети будут выстраивать модель отношений во взрослой жизни?
— У крайностей прогноз не может быть утешительным. Поколению, за которым очень сильно следили, только 20 лет — они еще не родители, сложно судить. Но по общим наблюдениям эти дети часто настолько растеряны и эгоистичны, что кажется сомнительным создание ими прочных семей.
— Нынешний детоцентризм — это попытка компенсации: дать детям то, что не дали тебе?
— Нет. Так было, например, с моим поколением. Нам запрещалось вставать из-за стола, если в тарелке что-то осталось, нам нельзя было выбросить корку хлеба. Вот это была компенсаторика за пережитую блокаду. Моя бабушка всегда требовала, чтобы я кутала дочку, потому что в ней на всю жизнь остался холод блокадной зимы. Я слушалась, я не имела опыта, и девочка все время была мокрая. Но та компенсация уже закончилась. Сейчас заваливают игрушками не потому, что у родителей их не было. Дети растут на игрушечной помойке просто потому, что игрушки есть. Никто уже ничего никому не компенсирует. Но даже если дети сами по себе вас не интересуют, но вы берете на себя честность взять за это ответственность, они это переживут. В истории про маму и пианино чувства ребенка ее не интересуют, но она честно говорит об этом. Дети с этим соглашаются. Но не с тем, когда им говорят: «Мы вложили в тебя все». С этим они не готовы согласиться. Они говорят: «А я вас просил?».
— То есть если родитель не перекладывает свои амбиции на ребенка и удовлетворяет все его базовые потребности, это близко к золотой середине?
— Мы все перекладываем свои амбиции на детей. Я только против того, чтобы говорить, что быть пианистом — самая прекрасная судьба на свете. Нет, это я хочу, чтобы ты играл на пианино, учился в гимназии. Это моя придурь. Можешь меня послать, если у тебя хватит сил и возможностей. Если мы не говорим, что это нужно ребенку, когда надо только нам, не подменяем одно другим. Веками было так, что отец растил сына, чтобы тот сменил его в обувной лавке. И сын рос и знал, кем станет. А отец всегда держал в зоне риска то, что тот не станет работать в лавке, а сбежит с бродячими акробатами. Это было возможно. В этом нет ничего плохого, пока не появляется ложь — мол, что это нужно тебе, сын, а не мне.
— Получается в системе, где родители живут своей жизнью, максимально честны и не подменяют понятия, все будут более-менее счастливы?
— Слово «счастливы» — на фиг. Все будет гораздо адекватнее и можно говорить о гармоничности. У родителя есть своя жизнь. Еще у него есть дети, которые занимают часть его жизни. Так же у ребенка. И чем он старше, тем меньшую часть его жизни занимают его родители и большую — окружающий мир. Это нормально. У ребенка тогда есть ощущение себя! Он шагнет куда-то дальше, имея какую-то поддержку родителей.
— Как думаете, как все дальше станет развиваться: будем ли мы более зациклены на детях или маятник качнется в другую сторону?
— Пока увеличивается разнообразие. Всем в моем детстве давали одинаковый посыл, одинаково закармливали потому, что мы были детьми постблокадного Ленинграда. Сегодня выходит в жизнь поколение, в котором много вот таких — не ощущающих себя. Потому что их все время развлекали, развивали, на них концентрировались. И они выросли и не знают, кто они такие. Они объекты. Не все, конечно, а какой-то процент. Но в перестройку процент таких стремился к нулю. У современного родителя есть свобода выбора. Общество что-то диктует, но эти требования не такие жесткие. Представьте себе сапожника, который, заметив склонность своего сына к акробатике, нанял бы ему учителя — бродячего артиста, и что на это сказали бы его соседи! А сейчас свободы у человека, воспитывающего детей, намного больше.
