«В третье появление генетического отца я не искала как раньше вежливые отмазки»

«Мама в детстве прямо говорила, что не любит меня. В ее картине мира матери должны любить сыновей, а дочерей — отцы. У нее все сходилось.

У меня — нет. Папа, который как бы должен был меня любить, ушел в детстве, потом осознал свою ошибку и пришел, а затем снова ушел окончательно. Не только от мамы, но и от меня. Я перестала для него существовать. Мне до сих пор больно. 10 лет я потратила на попытки простить, принять, понять.

Все детство и юношество я сидела в библиотеке допоздна, чтобы поменьше быть дома, и читала. И спасибо маме, которая из долга, а не по любви, сделала все, чтобы я училась, развивалась, поддерживала меня во всех делах, никогда не лезла с назиданиями. Хотя отношения у нас с ней с детства более чем наряженные. Был период, когда я уехала в другой город преподавать и работать, и мы мало общались. Но это была вынужденная разлука. А без нее мы в прежней жизни не общались из-за конфликтов периодами по 1–2 месяца в год, брали паузу на это время. Сейчас же, почувствовав, что устали друг от друга, цивилизованно отдаляемся.

С приходом в мою жизнь знаний и компетенций психолога отношения мы с мамой выстроили доброжелательные. Но окончательно они наладились, только когда до нее дошло, что я тоже человек, что мне нужна помощь, поддержка, и тогда у нее появилось сострадание ко мне. Я это чувствую как любовь.

Конечно, бывают еще сбои, но уже совсем краткосрочные и незначительные. Мы наконец-то можем быть искренними друг с другом. Я рада, что с одним очень важным человеком в моей жизни удалось выстроить уважительные, комфортные и лояльные отношения.

А вот с папой ничего не вышло. Лет 10 назад была пара попыток наладить отношения. Он вдруг вспомнил, что у него есть дочь. Стал дарить дорогие подарки, цветы, я их брала и отдавала маме. Я не могла их принять, тошнило от этого. В общем, попытки эти провалились с треском, потому что отец это делал для себя! У него были какие-то ожидания насчет меня, которые очень быстро перерастали в требования, за которыми следовали угрозы и запугивания. Я прекращала общение, чтобы себя обезопасить.

Потом он пытался снова. Он сказал, что все понял, но ситуация повторилась под копирку. Я решила, что с меня хватит.

К этому времени в моей жизни появился мужчина, который стал мне настоящим папой: мама вышла замуж в мои 30 лет. А в 35 лет я развелась и оказалась в уязвимом положении с маленькой дочкой на руках, с необходимостью решать глобальные проблемы со здоровьем и финансами. И мамин муж в тот момент меня очень поддержал и продолжает поддерживать. Я даже не знаю, что бы я без него делала. Поэтому в третье появление генетического отца я не искала как раньше вежливые отмазки. Я просто сказала, что не хочу с ним не только встречаться, знакомить со своими детьми, у которых уже есть дедушка, а даже разговаривать. Я попросила больше меня не беспокоить. Тут же, без всяких прелюдий, отец перешел на следующую стадию общения — угрозы, запугивания, шантаж, оскорбления. И я стала с ним разговаривать на его языке: даже то, что он бросил трубку, меня не остановило — я перезвонила и договорила.

С этого момента случился в моей жизни переворот. Я начала защищать себя. Я сама себе стала самым лучшим в мире отцом. И несмотря на всю мою утонченность, сахарность, наивность, себя в обиду я точно не дам. Спасибо за это отцу, с которым я не общаюсь уже 2 года.

Будучи сама мамой, я понимаю — родители должны учиться находить общий язык и выстраивать отношения с детьми. Считаю это своей обязанностью и, если в будущем дети попросят, готова и к диалогу, и к семейной терапии».

«Мама с мужем пили всегда. Когда мы жили в Москве, то их пьянство было еще не очень заметно. В 1991 году мы все вместе уехали в Сибирь, в глушь, где не было никаких знакомых, которые могли бы начать капать на мозг маме и отчиму: «У вас маленькие дети, что вы делаете?». Там они стали пить в разы сильнее. Мне тогда было 11 лет, а сестре Полине — 4 года. В Москве осталась комната в коммуналке. Сначала они ее сдавали. Потом отчим поехал в Москву и продал комнату армянам, которые ее снимали, и… пропал, спрятался. Мама стала пить еще больше. Она очень любила отчима, больше, чем нас с сестрой. Тогда маму совсем понесло. Хозяйство, огород, скотина — все приходило в упадок. Мы с сестрой прятали от мамы спирт «Рояль». Когда она обнаруживала пропажу, то «выписывала» по первое число. И один раз так выгнала меня из дома, в чем я была.

А мне 16 лет, я гордая! Я на попутках поехала к своему молодому человеку в соседнюю деревню, где училась. Сибирь, ночь, холод. Его семья приютила меня. И я решила, что раз меня выгнали, больше я с такой мамой не общаюсь. Я не знаю, почему взрослые люди, родители моего молодого человека, не вправили мне мозги, что нужно поговорить. В итоге я вышла замуж, родила одну дочь, потом вторую. Моя бабушка все это время жила в Москве. От нее я и узнавала вести. Оказалось, что вскоре после того, как отчим пропал, мама бросилась его искать. Нашла! Оказалось, на деньги от продажи комнаты в Москве он купил домик в деревне в Липецкой области, где родился. Мама пыталась с ним вместе жить там. Они пили, неизбежно ссорились, жизнь катилась под откос.

Мама забрала Полину, уехала в Москву к своей матери. А отчим не хотел отдавать документы на нее, выписывать из своего домика. Однажды бабушка мне позвонила и сказала, что мама уехала из деревни в Москву. Потом — прошло время — бабушка сказала, что матери не стало. Она вышла в окно. Я не помню терзаний и боли по поводу кончины мамы. Я приняла это просто как новость. Меня накрыло осознание того, что я натворила, много позже, когда я вернулась в Москву уже с двумя детьми, лет через 10 после последней встречи с матерью.

До меня стало доходить, что я не могу отмотать время, ничего не вернуть. Возможно, я тогда могла бы повлиять на то, чтоб мама не пила, чтоб она не решилась убить себя. Я не стала убиваться, но поняла, что у меня была возможность вернуть наше общение, а может, и спасти ее. Но я ее не использовала.

Мама не пыталась найти меня, вернуть общение. Когда они с Полиной уехали в Москву, сестра писала мне письма. Они были написаны будто мамиными словами: «Это ты доводишь маму до такого состояния поведением». С того момента, как мы перестали видеться с матерью, пропасть между мной и сестрой выросла. И много лет Полина винила меня во всех бедах, как мне казалось.

Родного папу же я узнала, когда была подростком. Я догадывалась, что мамин муж мне не родной отец. Стала копать документы и убедилась, что была удочерена в возрасте 6 лет. При помощи бабушки стала искать его, написала ему письмо, он мне ответил. И мы даже встретилась с ним, когда я вернулась в Москву. И я поняла, что ему не нужна. Мы некоторое время напряженно общались, а потом он просто отключил телефоны. Я тоже очень переживала.

Когда я жила с мамой и отчимом, у нас было принято убивающее, разрушающее молчание: если обидели, если что-то поперек сказали, надо отмолчаться. Я считала, что это норма поведения. У меня на подкорке было записано, что этим молчанием чего-то можно добиться. Сейчас я поняла, что это запрещенный прием, разрушающий отношения с детьми.

Мои дети, к счастью, не молчат. Но у них есть такая черта: «Моя хата с краю». Им не хочется вмешиваться, если что-то происходит, им привычнее отмолчаться. Хотя сейчас я понимаю, что, если человеку плохо, лучше поговорить об этом. Меня тогда не смогли убедить поговорить с самым близким человеком. Она была в стадии опьянения — это болезнь, тяжелая, страшная. Никого не оправдывающая, но лишающая разума. Урок, который я вынесла из этой ситуации, — никогда так не поступать. Это мой многолетний нарыв: мне очень хочется исцелить, а он до конца не проходит. Не будьте, как я, говорите с близкими о том, что беспокоит, обсуждайте не только приятное, но и боль. Разминайте эти триггерные точки, чтобы потом о них не вспоминать».

«У меня с родителями были неплохие отношения, достаточно близкие. Ситуация, которая послужила моему разрыву с ними, произошла в мой день рождения лет 10 назад — я уже развелась с первым мужем, но еще не познакомилась со вторым. Я ночевала у родителей загородом. Утром мы поссорились из-за какой-то ерунды. Папа стал кричать на меня, маме по привычному сценарию стало плохо. Поясню: болеющая мама была привычным сценарием конфликта в нашей семье с моего раннего детства. Ей реально становилось плохо в момент конфликта, и это купировало его. Так вот тогда отец практически вытолкал меня за порог. Это было ужасно: меня, в мой день рождения, выкинули из родительского дома. И после мы не общались с родителями примерно полтора года. Эта ситуация переживалась гораздо сложнее, чем я думала. Вроде родители живы, но нет ни мамы, ни папы, хотя совсем недавно мы были очень близки. Очень сложные ощущения.

Мы не общались совсем. Папа делал попытки к сближению, но я была очень обижена. К тому же это был непростой период моей жизни. Мне приходилось справляться с разными сложностями в быту, на работе. И во всем этом я понимала — у меня нет желания налаживать отношений самой.

В какой-то момент мама сама вышла на связь — это был День матери. Мы обсудили ситуацию, и оказалось, что для нас обеих она выглядела зеркально — одни и те же события мы видели противоположно. К примеру, маме стало плохо, и она вышла из комнаты, где мы ругались, чтобы не усугублять ситуацию. Я же оценила ее уход, как нежелание общаться. Выяснилось и много манипулятивных вещей, которые присутствовали в наших отношениях. К примеру, мама ждала моего звонка, потому что я не могла не позвонить, как хорошая дочь. А я не звонила, потому что она сама сказала не делать этого.

После разрыва я пришла в психотерапию. Она помогла мне вырулить в той ситуации. И мама за полтора года тоже прошла много практик. Но ей все равно было сложно принимать общение с новой мной.

После этого прошло около 8 лет, и между мной и сыном произошла симметричная история. Она началась странно. У нас случился виртуальный конфликт. Мы переписывались онлайн, я узнала неприятный факт о сыне, высказала, что думаю об этом, а когда пришла домой, его уже там не было. Он собрал все, что ему было нужно, и ушел жить в другую квартиру, принадлежащую нашей семье. Причем в этот момент он перестал общаться со мной — не брал трубку. Так продолжалось около полугода.

В какой-то момент сын не общался вообще ни с кем из семьи — хотя тогда ему было меньше 20 лет. Я думала, что замкнулся круг мыслей. Находясь в конфликте с родителями, я думала про гордость, самостоятельность и право на собственную жизнь. И ровно те же самые слова я услышала от сына, когда первая пришла к нему мириться. За время конфликта сын тоже пошел в психотерапию, и я думаю, что это повлияло на ситуацию. Разбирая ее после, мы выяснили, что, как и в моей случае с мамой, мы восприняли одно и то же диаметрально противоположно. Но чувства, когда я проживала конфликт с сыном, были совсем другими, чем при ссоре с родителями. Мне казалось, что из меня вырвали кусок. Я переживала, что воспитала человека, которому я не нужна, что он меня игнорирует. Для меня это было больнее. А может, я просто научилась сейчас распознавать и называть свои чувства и понимать, что я чувствую.

Как и с родителями, у нас с сыном сейчас новые отношения. Мы многое проговорили. Я надеюсь, что мы больше не окажемся в этой точке».