Родители не умирают. Они живут внутри нас, со всей их любовью, со всеми их страхами и надеждами. Точнее, со всеми нашими чувствами. И даже если кажется, что время стерло острую боль потери, что мы приспособились морально и физически жить без родителей, стоит сделать шаг вправо или влево, и выясняется, что все чувства на месте.
Мои родители умерли, когда мне было 30 и 32 года. То есть, с разницей в два с хвостиком года. Как раз те самые два года, которые в среднем требуются для принятия ухода из жизни близкого человека или расставания с ним. Если все идет по плану, то этого времени хватает, если нет — застрять можно и дольше. Но меньше — это иллюзия, аутотренинг, лишь закрывающий глаза на то, на что так не хочется смотреть.
Для меня оба ухода — папы и мамы — были внезапными и выбивающими почву из-под ног. В одно прекрасное утро, когда я собиралась на занятия по барабанам, мне позвонила папина сестра и неуклюжей от волнения формулировкой «Саша, ты знаешь новость? Папа умер...» известила меня о случившемся. Помню только свой вопрос в ответ: «Как умер?». Я не имела в виду подробности смерти, хотя тетя начала говорить, кажется, именно об этом. Это я уже помню смутно, хотя я вслушивалась, чтобы поверить, что это возможно. «Как умер?» — имелось в виду, что он вообще-то умереть не может. Нет такой опции, не имеет права, бессмертен, или должен был быть бессмертен. И первое, что происходит на этапе принятия совершенно другого мира — это тотальное неверие миру. «Нас обманули».
Конечно, я часто думала, как и мы все, о том, что родители умрут когда-нибудь. Папиной смерти боялась больше, чем маминой, она мне даже снилась в кошмарных снах. И заранее, когда была подростком, плакала, представляя, каково это — быть без папы. С мамой я просто знала, что «будет когда-нибудь», но почему-то относилась спокойнее. И ведь то, что папа ушел раньше, было для меня спасением, как я понимаю сейчас. Именно мама помогла мне пережить его уход.
У нас никогда не было более сложного периода отношений, чем после его смерти, и это были два ее последних года. В эти годы я ходила на психотерапию, обижалась на маму, словно отдавая ей всю злость и обиду за это неправильное мироустройство, где любимый папа может умереть одним прекрасным зимним утром, а все остальные почему-то дальше живут. Мама спасала меня тем, что просто была рядом и просто сносила, как могла, мои настроения. Однако это не значит, что все два года я ходила с понурым видом и по мне было сильно заметно, что я в глубокой тоске.
Сперва кажется, что ничего не изменилось, и пока происходит подготовка к похоронам, можно даже почувствовать небывалый прилив сил, энергии, всеобщей любви. Папа был публичным человеком, столько слов поддержки и соболезнований, сколько мы, родственники, услышали и прочитали в этот момент, было сложно выдержать. Однако лично мне это помогало. Когда ты окружен теми, кто любил, знал, а точнее, все еще любит и знает безо всякого прошедшего времени твоих родителей — ты будто бы полнее ощущаешь их мир, их присутствие в каждом из тех, кто скорбит. И скорбит искренне. Но эта скорбь быстро проходит.
Непросительно быстро. Вот прошла неделя-другая, когда ты, как ребенок в детском саду, все еще ждешь, что папа тебя сейчас заберет, и вы пойдете домой, как всегда, сочиняя стихи, перемешивая настоящие и тарабарские слова. Но папа не приходит. А всех уже разобрали. Все уже не то чтобы забыли... Но у всех происходит дальше жизнь. Происходит законная радость, события, встречи с друзьями и, что самое трудное, с живыми родителями, а ты все стоишь у окошка и ждешь. Психологи говорят, что это этап отрицания.
Я в этот момент намеренно делала все, что связывало меня с папой: писала песни на его стихи, выступала с ними на вечерах, закончила повесть, которую он только начал читать. Но вроде как благословил на продолжение, посвятила ее, конечно, ему. Читала его книги, которые заменяли мне общение с ним.
И незаметно для себя копила ком злости и обиды, но уже не на мир, который обскакал меня в своей карнавальной событийности, а на любимого папу, который посмел меня бросить.
Как только понимаешь, что он никогда не придет, и отходишь от окошка, где показывают это все наше кино, начинается совсем другая история. И она, пожалуй, самая сложная. Нужно простить то, что это произошло. И вроде бы здоровому взрослому человеку понятно, что каждый смертен и обижаться тут не на что. Но когда умирает папа или мама — извините, о каком взрослом мы говорим? Смерть — это всегда про расставание, про оставление одного другим. «На кого ты нас покинул...» — вот та самая народная плакательная мысль, в которой читается эта брошенность.
То же самое чувство — будто проглотил ледышку, и она, упав куда-то на дно тазового дна, начала не таять, а замораживать все изнутри, сперва в брюшной полости, потом в руках и ногах, и только в невероятно горячей голове, пульсировало сердце, пытаясь сопротивляться этому холоду, от чего голова шла кругом и ноги не слушались ее сигналов, а собственная речь отдавалась в ушах.
Этот замораживающий испуг был уже знаком. Но потом все пошло по-другому. В организации маминых похорон я была главным ответственным лицом. И вообще, с тех самых пор, как ледышка смерти попала в меня, я довольно быстро стала главным ответственным. Раскисать было некогда. И раскисать было опасно. Потому что теперь было некому собирать. Может быть поэтому, а может быть просто потому, что мама — первый человек на земле, который дарит тебе чувство доверия и безопасности, я переживала мамин уход сильнее и дольше. Может быть, даже не до конца еще пережила.
Потому что, даже когда мы играем в прятки и он не может меня найти с первой попытки в дежурном месте «за занавеской», он растерянно спрашивает у пространства: «Где же мамочка?», а потом зовет с нарастающим волнением: «Мамочка, мамочка, ну где же ты?». Я сдаюсь и громко кричу: «Куку, я здесь», и подсказываю ему изо всех сил, чтобы он меня поскорее нашел.
Но когда-нибудь, когда мы будем с ним говорить про смерть, я обязательно скажу ему, что родители не умирают. Они просто прячутся куда-то, а мы их ищем, иногда даже забывая об этом, отвлекаясь на свои приключения. Но одним прекрасным зимним утром мы вдруг их обязательно найдем, как и они нашли своих маму и папу.
