Маша Рупасова: «Видимо, я изобрела роды наоборот, когда берешь готового ребенка и пытаешься стать с ним одним целым»
Это сообщение автоматически закроется через сек.

Маша Рупасова: «Видимо, я изобрела роды наоборот, когда берешь готового ребенка и пытаешься стать с ним одним целым»

«С неба падали старушки», «Под влияньем Игорька Алексей сбежал с горшка», «Мама дома? Мамы нет. Мама вышла в интернет» — похоже, эти строчки лягут на подкорку современных детей, как Барто и Чуковский отпечатались в памяти их родителей. Поразительно, что еще каких-то 10 лет о стихотворном таланте Маши Рупасовой не знала даже сама Маша. Стихи появились после усыновления малыша. Чем живет и о чем пишет сегодня один из самых любимых детских поэтов в стране, почему она «прикрутила» иронию и активно интересуется насилием, читайте в нашем большом интервью.

Маша Рупасова, детский поэт. Родилась в Москве, училась в МПГУ им. Ленина, работала учителем русского языка и литературы, редактором глянцевых журналов. С 2015 года у Маши вышло десять книг, последняя — сборник стихов «Дедушка, тыгдедушка?» — весной 2019 года. С 2013 года живет в Ванкувере. Замужем, сыну Максиму восемь лет.


«Для меня взрослость — это страх за того, кто от тебя зависит»

— Наблюдения подсказывают, что веселые детские стихи обычно пишут люди, поглощенные рефлексией, довольно угрюмые в жизни. Вы тоже такая?

— Я не столько угрюмая, сколько погруженная в себя. При погружении в себя находятся поводы не только для отчаяния и тоски, но для радости — стихи, например. Так что я не всегда мрачна, нет.

— Что вас в последнее время по-настоящему развеселило и почему?

— В основном, меня веселит мой муж Костя. Он чудовищно умный и язвительный, и чувство юмора у него беспощадное как скальпель. Мое, впрочем, такое же, и лет шесть назад я сделала сознательный выбор: перестала писать смешно, оставила иронию только для внутрисемейного употребления. Так в моем творческом пространстве освободилось место для стихов. Теперь думаю написать книжку иронической прозы, накопилось материала, боюсь лопнуть.

— А плакали вы последний раз почему?

— Недавно плакала во сне, бабушку увидела, просила побыть со мной подольше. Десять лет ее нет, скучаю.

— Какой самый ранний, первый момент своей жизни вы помните? Сколько вам лет, кто вокруг, что за ситуация?

— Я помню себя с двух с половиной лет. Родственники предложили мне грибной суп, а я отказалась. И они не стали настаивать. И я помню свое удивление и удовлетворение от того, что мой отказ принят. Не заставляли, не уговаривали, нет — так нет. Оказалось, что мое нежелание что-то значит.

— Помните, каким вы были ребенком?

— Я была выдумщицей, любила приключения, собак, лошадей, тайны и дружбу.

— А когда, в какой момент, вы почувствовали себя взрослой? Вот раз — и пришло это ощущение.

— У меня ребенок однажды очень страшно поперхнулся, и меня ошеломило пониманием, что за помощью бежать не к кому. Есть только я. Я его спасла — но ощущение пронзительной жути с тех пор навсегда со мной. Я боюсь принять неверное решение, боюсь недоглядеть, боюсь, что не смогу его защитить и уберечь.

Для меня взрослость — это страх за того, кто от тебя зависит, и осознание конечности своих ресурсов. Я ведь знаю, что и решений не тех напринимаю, и уберечь ото всего не получится, и поторговаться, главное, не с кем: можно, у сына все будет хорошо, а я вам то-то и то-то?

— Чему самому ценному вас научили мама с папой?

— Родители честно научили меня всему, что знали сами. Все передали — и плюсы свои, и минусы, и моя роль, как взрослого человека, плюсы усилить, а минусы осознать и сделать из них лимонад.

Я не думаю, что ребенка можно целенаправленно чему-то «учить», поскольку дитя берет все, что у тебя есть, пакетом. Не получится отфильтровать себя так, чтобы ребенок получил в наследство только твои отборные душевные качества и верные убеждения. Он, как пылесос, всасывает всего тебя без разбору. И особенно то, что ты прячешь, неназванное.

Поэтому я сторонник того, что воспитывать надо себя. Потому что ребенок скопирует не то, что ты имитируешь в назидательных целях. Он скопирует то, кем ты являешься на самом деле. Вот где ужас-то. Поэтому надо являться кем-то дельным.

— И все же за что конкретно вы особенно благодарны родителям?

— Мама меня научила — и продолжает учить — бесконечному интересу к жизни, неистребимому любопытству. Она легко увлекается новым и с горящими глазами делится тем, что узнала. Я раньше думала, что мамину способность загораться я унаследовала, а способность рассказывать — нет. А потом я попробовала написать книжку о том, что мне интересно. И оказалось, что я тоже неплохая рассказчица. По крайней мере, эта моя пробная книжка «По Кремлю от башни к башне» за год продалась тиражом в 10 тысяч экземпляров.

От папы мне передалось чувство юмора. Для него речь — это способ развлечь самого себя, он очень ироничный человек, из тех, что шутят с непроницаемым лицом. У меня это качество сильно выражено — настолько, что я его сознательно прикрутила до прожиточного минимума.

— А есть что-то, чему вас не научили в детстве, а жаль?

— Разумеется, есть вещи, которым я не научилась от своих родителей, поскольку их самих не научили когда-то. Тут мы все в одной лодке. В любом случае, у меня и у моего поколения есть время научиться всему необходимому.

— У вас многие стихотворения связаны с бабушками, и немногие — с дедушками? У вас с ними — дедушками — не сложились отношения или просто так вышло?

— Я была внучкой двух бабушек до своих 35 лет, это было долгое счастливое детство. Оттого и воспоминаний о бабушках у меня не счесть. А дедушка у меня был один, и ушел он рано. Поэтому на месте дедушки у меня не воспоминания, а тоска по ним.

— Вы не раз тепло отзывались о бабушках, лишенных, в отличие от родителей, массы социальных тревог. При этом прогрессивная родительская общественность сегодня, напротив, очень скептически относится к «бабушкиному воспитанию», и связанным с ними клише, пищевыми привычками, укутыванию и пр. Есть такая проблема?

— Наверное, есть. Хотя не обязательно быть бабушкой, чтобы транслировать отжившую патриархальную ересь, с этим и молодые люди вполне справляются. Мне кажется, важно смотреть на фигуру бабушки в целом — она людоед-абьюзер или как? Если она не людоед, если она внуков искренне любит, то любовь, скорее всего, наносимый внукам идеологический вред перекроет. Ну, пусть у нее мальчики не плачут и ходят в трех шапочках. А мы дома объясним, что нет, все плачут, и мальчик выплачется у нас на руках, если ему надо. А бабушка росла, когда вообще никто не плакал, скажем мы. А теперь можно.

А насчет принципиальных моментов можно и поругаться, и подискутировать. Для меня это, скажем, вопрос детского достоинства. Если бы наши бабушки унижали ребенка незаметно для себя, я бы пошла на любой неприятный разговор. Но у нас бабушки к ребенку относятся уважительно.

— Если бы можно было вернуться с нынешним опытом в свои 15-20 лет, что бы вы поменяли в жизни и почему?

— Я бы больше училась и работала, смелее пробовала себя в разных областях. Бегала бы за знаниями с тем же пылом, с которым бегала за мальчиками. Получила бы юридическое образование всенепременно, мне нравится упорядоченность отношений между людьми в правовом поле.

Я не подхожу к своей жизни с позиции правильно/неправильно, мне важно, оставалась ли я собой. Если я максимально совпала с самой собой, то я не жалею даже об условно неправильных поступках. Если я что-то изображала, имитировала, сама не знала толком, как я отношусь к человеку или к ситуации, то и вспоминать мне об этом неприятно и неловко. Мне важно быть той, кто я есть на самом деле. А свои глупость, зависть, злость или страх я вполне могу пережить, лишь бы это были мои настоящие чувства.

«Видимо, я изобрела роды наоборот»

— Не секрет, что вы с мужем — приемные родители. Вы как-то сказали, что для вас не было принципиальным именно родить ребенка, а хотелось быть частью чьего-то детства. А зачем?

— За пару лет до появления Макса я осознала, что у нас с Костей слишком много всего прекрасного и пора с кем-то делиться. Кажется, я стояла на вулкане на острове Лансароте.

— Я знаю, что во время усыновления Максима вы в 2010 году вдохновлялись одной из историй на нашем портале. Помните, что это была за история и что она вам дала?

— Помню, эта история у вас до сих пор висит. История Илюшки-отважного. Этому Илюшке уже лет пятнадцать есть, наверное. Меня не столько Илюшка зацепил, хотя он тот еще кадр, сколько его приемная мама. Поразительная женщина, сильная и спокойная, как большая река. Умная, добрая, с огромным сердцем. С прекрасным чувством юмора. Вот если можно сказать про кого-то соль Земли, то это про нее. У нее ник был Соболиха, а имя, кажется, Лена. Лена, земной вам поклон и огромная, огромная благодарность.

Благодаря этой приемной маме я вспомнила, что и у меня внутри где-то был похожий покой, и нашла его в себе. Теперь тоже могу делиться.

— Почему процесс адаптации в роли приемного родителя шел сложно? Можно было к этому как-то подготовиться?

— Я часто задаю себе этот вопрос и отвечаю всякий раз по-разному. С одной стороны, можно было подготовиться получше. Тогда у меня в жизни был непростой период, тяжелый. Много перемен, много похорон и утрат. Может быть, нужно было как следует восстановиться. Оплакать ушедших. А я летела вперед как локомотив, так мне хотелось начать новый этап в жизни. С другой стороны — я готовилась год. Я прочла миллионы историй о сложной адаптации и от каждой отмахнулась. Точно так же, как через год будущие приемные родители в ШПР отмахивались от моей, считая, что у них-то все пройдет, как по маслу.

Я думаю, период притирки был бы легче, если бы я хоть где-то прочитала, что не любить ребенка поначалу — это вполне нормально, что любви нужно время. Нужно время, чтобы ребенок стал своим.

Было бы легче, если б я не терзала себя ежедневным досмотром: «Так, встала, руки-ноги в стороны, свет в глаза! Любишь? Нет? Что ты за человек, это же крошечный ребенок! Фу такой быть!» Было бы легче, если бы кто-то мне сказал, что на первых порах внимания к ребенку вполне достаточно. Ну да что теперь об этом.

— И все же это чувство, когда «ты вдруг обнаруживаешь, что ребенок-то есть, а любви нет» — когда проходит?

— У меня это чувство проходило очень больно, рывками. У нас с ребенком был такой эмоциональный расклад: с одной стороны, нас друг с другом спаяло на первой встрече, пробило разрядом, и я написала подруге: мне не будет покоя, пока я не привезу его домой. С другой — младенец был автономен как бронетранспортер. Ему было девять месяцев, и он для любви почти закрылся. С удовольствием сидел на руках у кого угодно, кроме меня. Со мной контакта не выносил. (Теперь все наоборот, физический контакт — только со мной). Потом мне объяснили, что он отвергал новую большую привязанность, не хотел больше рисковать.

А еще была я, исполнившая, хе-хе, свою заветную мечту об усыновлении. Я понимала, что теперь я с этим младенцем связана навсегда. А ребенок ощущается как инородный элемент. Жить в такой ситуации невозможно.

В конце концов я подумала: что мы с тобой можем делать вместе? Ну пусть не вместе, а хотя бы рядом. И мы стали рядом дышать. Я клала его на дневной сон в свою кровать — и дышала с ним в унисон. Сначала быстро, потом медленно. Потом совсем тихо. Ничего не думала, ничего не анализировала, ничего не ждала, лежала и дышала. Ребенок, кстати, лежать со мной не хотел, рвался в свою кроватку, ругался на меня. Но потом смирился. Постепенно он привык и стал следовать за моим дыханием, если я начинала дышать ровнее, он тоже успокаивался. Видимо, я изобрела роды наоборот, когда берешь готового ребенка и пытаешься стать с ним одним целым.

А потом, где-то через полгода он начал нам улыбаться. Не механической, а очень умной, глубокой, понимающей и принимающей улыбкой. Сначала ночью, а потом уже и днем. Так все и наладилось.

— Вы как-то рассказывали, что Людмила Петрановская успокаивала вас на тему, что если в душе по поводу ребенка сразу «не екнуло», это нормально. А какие еще ценные мысли она до вас донесла?

— Я потом ходила к ней на консультации. Хотела выяснить, может, мне ребенка вернуть, а то вдруг я его искалечу своей нелюбовью? А Людмила Владимировна спокойная же, как удав. Она говорит: «Вы его кормите?» «Да». «Штаны меняете?» «Да». «Орете на него?» «Не ору». «Утешаете, когда он орет?» «Утешаю». «Тогда с ним все ок, — сказала Петрановская. — Его ваши чувства не волнуют, пока вы отзываетесь на его запросы. Потерпите еще немного».

— Какой самый сложный период ожидает приемных родителей в адаптации? Или их несколько?

— Это индивидуально, конечно же. У меня самым тяжелым был третий месяц. В целом, с основными мучениями я уложилась в полгода. Но это были очень трудные полгода. Обычно за полтора года ситуация устаканиваться у большинства.

— Как проходил процесс адаптации у вашего мужа? Это были похожие процессы, что и у вас, или нет?

— Я ему страшно завидовала, нам обоим казалось, что у него адаптации не было. А потом выяснилось, что если одного партнера накрывает по полной, то второй вынужден его уравновешивать. Когда меня отпустило, адаптация началась у мужа, но не столько к ребенку, сколько ко всем изменениям сразу.

— Что это была за ситуация, когда на одном из этапов усыновления нам не повезло с социальным работником?

— Нам попалась среднестатистическая дура с синдромом вахтера. Встреть я ее в паспортном столе, я бы и глазом не моргнула. Но эта мелкая хамка должна была решать мою судьбу, и вот это было недопустимо. После нескольких конфликтов я написала заявление ее начальству, подкрепив его звонком в вышестоящую организацию. И нам специалиста заменили, дальше с нами работала приятная современная дама.

Больше проблем не было. Стоило убрать этот камень с дороги, и включилась зеленая волна. Мы работали с тремя опеками — и всюду нам попадались замечательные, сердечные люди. Проблем со сбором документов не было, или они померкли по сравнению с адаптацией (хаха). Вообще в России одна из самых быстрых и простых схем усыновления в мире.

— Вы всем, кто задумался об усыновлении, рекомендуете проходить Школу приемных родителей. Что толкового вы там узнали?

— Самым толковым было то, что нам показали живых приемных родителей. Оказалось, что это не герои с грудью в орденах, а обычные люди, которые смогли. Значит, и мы сможем. Я запомнила, что это было важным, и потом несколько раз приходила на семинары как экспонат. Рассказывала о трудностях адаптации. Будущие родители, конечно, отмахивались, но нужные контакты записывали. И потом, через годик где-то, мы одну пару из школы встретили у своего психолога. Ребята тоже попали в 25% счастливцев с тяжелой адаптацией и неистово нас благодарили за то, что мы их предупредили. Так я отдала один из своих долгов.

— Были или, может, есть мысли взять второго приемного ребенка?

— О да. Я жалею, что не взяла сразу двоих. Адаптации хуже все равно бы не было, а второго ребенка очень хочется. Да и Максим не хочет быть единственным. До ультиматумов дело доходит.

«Страна села как влитая. Меня здесь ничего не раздражает»

— Как и почему вы решись на переезд в Канаду?

— Мы решились на переезд по совокупности причин. Одна из основных: моя гражданская позиция все больше входила в диссонанс с государственной идеологией.

— Какие открытия для себя вы сделали в новой стране? К чему так и не привыкли?

— Первым важным открытием в Канаде была разумность их общественного устройства. Привыкать пришлось к отсутствию семьи и друзей, это больно и тяжело, и привыкнуть к этому, на самом деле, невозможно. А страна села как влитая. Меня здесь ничего не раздражает.

— Есть что-то, чего вы сейчас не понимаете из происходящего на родине?

— Да нет, я же работаю в российском благотворительном секторе; думаю, о состоянии дел в России я знаю чуть больше среднего россиянина.

— Как вам канадская школа? Чем она отличается от российской?

— Школа очень нравится. Принципиальных отличий несколько. Во-первых, родитель в учебном процессе не задействован вообще. Все, что необходимо по учебе, ребенок делает в школе. Максим учится пятый год, и я за это время не купила ни карандаша, ни тетрадки. Во-вторых, психологическому состоянию детей и их психосоциальным навыкам уделяется едва ли не больше времени, чем математике. Детей учат распознавать эмоции и справляться с ними, они изучают свои сильные и слабые стороны, вообще, дети очень компетентны в том, что касается их психики. Существенным минусом канадской школы все признают недостаток коммуникации между учителем и родителями. Поскольку дети не носят домой ни учебников, ни тетрадей, невозможно отслеживать прогресс. Не понятно, успевает твой ребёнок, отстает ли. Я взяла это дело в свои руки и каждую неделю пишу учителю письмо с вопросами. Но в целом проблема коммуникации существует.

— Канада — читающая страна?

— Канада очень много читает. Книги тут дорогие, поэтому люди активно пользуются библиотеками. Вообще, в Канаде библиотекарь — это престижная профессия с хорошей зарплатой, на место библиотекаря существует конкурс. А сами библиотеки являются культурными центрами с массой мероприятий на любой вкус.

— Литературная программа сильно отличается от нашей, в том числе идеологически?

— Дети здесь читают не столько из-за школьной программы, сколько из-за невероятного разнообразия литературы. Для читателя любого уровня рынок предлагает литературу на любую тему. Баскетбол? Грибы? Космос? Тесто? Щеночки? Для ребенка, только-только освоившего букварь, существует огромное количество простых, но очень смешных книжек. Знай подсовывай. И ребенок постепенно, без насилия начинает читать для удовольствия.

У Канады есть чувство вины перед канадскими индейцами, которых закончили притеснять только пятьдесят лет назад, и на школьной программе это отражается. Дети изучают индейские мифы, обычаи и так далее. Многим это кажется избыточным.

— Вы довольно лестно отзывались о канадском чувстве юмора — а в чем его особенность?

— Особенность канадского чувства юмора в том, что канадцы пользуются любой возможностью посмеяться. Ну вот из недавнего пример.

Я ехала куда-то на автобусе, и водитель постоянно всех разыгрывал. Заходит в салон юная пара с чемоданом, водитель сурово объявляет: по воскресеньям с чемоданами нельзя! Пара недоуменно переглядывается, остальные пассажиры валяются.

И так везде и постоянно. Костя покупает мне цветы, продавщица его спрашивает, понизив голос: «Чего натворил-то?».

— Максим говорит на русском? Сколько вообще языков он знает? На каком думает?

— Да, он говорит, читает и пишет на русском и на английском. А думает Макс на языке ситуации. Два языка он знает свободно, еще учим китайский, просто так.

— У канадских детей есть какие-то особенные увлечения?

— Канадские дети ничем не отличаются от российских. Мне кажется, их основные увлечения — носиться на самокатах, бегать и орать. Ничего особенного я не замечала.

— Вы все еще считаете, что растет совершенно другое — очень осознанное поколение? В чем это выражается?

— В соблюдении чужих границ. В понимании своих и чужих эмоций. Дети в 6-7 лет четко осознают и объясняют друг другу свои чувства. Что, безусловно, не мешает им делать соответствующие возрасту глупости.

О стихах

— Ваши стихи — это больше воспоминания о собственном детстве, или некий обобщенный образ?

— Это воспоминания, конечно. И наблюдения за детством Максима.

— Правда, что они родились из Хармса, частушек и колыбельных? Как так вышло?

— Все правда. Ритмы моего детства — частушечные, я каждое лето проводила в деревне, там этого добра не переводилось. И мамина мама была кладезем частушек. Я навскидку штук тридцать спою, я потом и еще сотню вспомню. Хармса я обожала всю свою молодость, его абсурд был созвучен моему собственному. А колыбельная — это то, с чего начался мой так называемый творческий путь. Это первое, что я написала Максу.

— Ту колыбельную — про грачей — вы написали, когда еще не забрали Максима из дома ребенка. Она не издана? Можете припомнить?

— Она не издана, я ее, конечно, помню, потому что Макс иногда просит ее спеть. Но мы решили сохранить эту колыбельную в семье. Ее, кажется, даже Костя целиком не слышал.

— А что за стихотворение про какашку попало на заре вашей поэтической карьеры к Марине Бородицкой, которая вам написала с призывом писать дальше? Можете процитировать?

— Я написала стишок для приучения к горшку и выложила его в жж. А кто-то отправил его Марине Яковлевне. И она написала мне, чтобы я это дело не бросала.


Я знаю историю

Этой какашки,

Она получилась из гречневой кашки.

Из гречневой каши,

Из грушки

И маленькой маковой сушки.

Внутри зародилась она —

В темноте,

В моем непрозрачном

Тугом

Животе.

Она то лежала,

То тихо бежала,

То вниз по крутым поворотам съезжала,

Но скучно ей было в тоннелях кишок.

— Скорее б увидеть горшок!

А то я в потемках блуждаю

И очень от скуки страдаю.

Меня на горшок посадили и —

Р-раз:

Какашку мы с мамой несем

В унитаз.

— Пока!

Уплывай!

Становись капитаном!

— Спасибо!

Плыву!

Обязательно стану!


— Обычно за стихами стоят какие-то жизненные истории. Какие истории прячутся за вашими самыми известными — «С неба падали старушки», «Мама дома, мамы нет», «Куличики»?

— За всеми стихами стоит ребенок и восхищение детством. Изначально с неба падали подушки: я укладывала Максима спать, мы бросались подушками, появился ритм, подушки заменились старушками, и к тому моменту, как он уснул, стишок был готов.

С интернетом такая же история — ребенок не понимает, что у мамы есть своя жизнь, ему кажется, что он — центр маминой вселенной, оттуда этот вопль: в мире я происхожу! Смотри на меня! Не отрываясь! А в «Куличиках» собраны мои первые впечатления от зимних тихоокеанских пляжей. Безлюдье, чайки, волны, опять чайки и Максово рыжее ведерко для куличиков. Я долго ходила и думала, господи, какое ж мне слово подобрать, чтобы описать этот холодный воздух, длинные крики чаек, бескрайний пустынный пляж. Пришлось изобрести своё слово — необычаячий.

— Почему столько стихотворений и красочных образов у вас посвящено кулинарной теме?

— Не знаю, наверное, вкусная еда связана для меня с семьей и теплом. С праздником. С покоем.

— Вы хотели написать книгу про машинки, про Новый год, про дедушек, серьезную — про ссоры, взрослую прозу, веселый фразеологический словарь – что и когда выйдет и что уже готово?

— Про машинки и Новый год написала, выйдет зимой 2019-го. «Дедушка, тыгдедушка?!» уже продается. Словарь тоже написала, он прошел редактуру, выйдет, вероятно, зимой. Как и еще одна детская книга об антропогенезе. Так же скоро выйдет книжка стихов для малышей под названием «Извините, каша дома?». Там будет и знаменитая какашка: мой главный редактор, Александр Прокопович, разрешил вставить стишок в сборник. Со стороны главреда это чистая авантюра, не всем родителям это придется по душе, хотя тема для двухлетнего ребенка самая что ни на есть актуальная.

Взрослую прозу пока кручу в голове. Остерегаюсь, что она выйдет слишком иронической.

— О чем будет следующая книга стихов?

— Не знаю пока. Хочу еще одну книгу потешек написать. Еще хочу книгу про поезда, Макс их страстно любил во младенчестве, а я люблю до сих пор.

— Вы как-то сказали, что упадок литературы связан с упадком детства в целом: «Какая может быть литература, если детей с 4-5 лет готовят в школу?». По-вашему, это плохо?

— Да мне кажется, детям надо больше смеяться и веселиться, и книжек нужно побольше смешных и радостных. Вы помните, какое это огромное удовольствие — смех? Такой, чтоб аж живот свело от хохота? Я бы в эту сторону двигалась вместо подготовки к школе. Пока ребенок к школе не готов, подготовить его все равно получится. А в пять лет он точно не готов.

— Вас нередко сравнивают с Чуковским и Хармсом, называют их последовательницей. Как вам это сравнение и насколько оно справедливо?

— Мне любое сравнение с гениями ужасно нравится. Я, конечно, всерьез к этому не отношусь и вообще похвалам не очень верю, но люблю их горячо.

— А вот по мнению писателя и поэта Михаила Есеновского, вы по-хорошему сумасшедшая. Это верно? Откуда берется у литератора эта сверхчувствительность?

— Мне Есеновский тоже кажется неподдельно сумасшедшим, вчера только читала его неопубликованные рассказы про Машеньку-Машинку и смеялась до слез. Я не знаю, это сверхчувствительность или просто избыточная резвость ума и тяга к абсурду, но с такими людьми, как Есеновский мне весело.

— Помимо стихотворчества какие еще в себе открытия вы сделали на волне материнства?

— Да как все, наверное. Обнаружила скрытые резервы терпения, смирения, любви и благодарности. Поняла, что хорошее родительство требует больших ресурсов и отказалась ото всех претензий к собственным родителям, у которых моих ресурсов не было.

«Я думала, что случаи сексуального насилия над детьми связаны с педофилией. Оказывается, нет»

— Расскажите, как вы попали в благотворительную организацию «Журавлик» и стали идеологом антибуллинговой программы «Травли Net». Чем вам близка эта тема?

— Моя близкая подруга, Ольга Журавская, президент АНО «БО «Журавлик». Оля — это атомная электростанция. В своих социальных проектах она задействует всех, кто может принести пользу. Друзья, друзья друзей, случайные попутчики, знакомые из соцсетей быстро оказываются включёнными в благотворительную деятельность. Вот и меня включили.

Я могу придумывать как полезное, так и бесполезное километрами, и Оля приспособила меня к креативной работе. Так мы продумали идеологию проекта, придумали и сняли мультик о том, что такое травля, потом мы с Журавской придумали антибуллинговую карточную игру, в феврале я ее сделала, и в августе этого года мы выпустили ее вместе с магазином «Понарошку». Эта игра поможет детям из начальной школы различать ситуации травли и рядовых конфликтов, научит правильно реагировать на буллинг в классе.

— Какие результаты на сегодня у этого проекта?

— Проекту нашему меньше двух лет, а результаты, на мой скромный взгляд, впечатляющие. Мы собрали команду единомышленников, и команда стала единым рабочим организмом, это редкое везение. За два года мы раскачали тему школьной травли в России и вывели ее в общественную повестку. У нас на сайте лежат бесплатные методички о том, что делать в ситуации травли. Одна методичка для взрослых, другая — для детей. Мы сделали юридический алгоритм в помощь родителю, чей ребенок столкнулся с травлей в школе. Мы проконсультировали сотни родителей, наши специалисты дали десятки интервью на телевидении и в печатных изданиях. Мы придумали и обкатали в московской школе антибуллинговую программу, мы приходили в школы к детям разных возрастов с тренингами и открытыми уроками. В будущем году мы разработаем систему онлайн-обучения педагогов с сертификацией (повышение квалификации) и большую программу в НЦПЗ им. Сухаревой. В 2019 году мы закончили работу над Хартией для школ (это антибуллинговый манифест, свод правил для школы, свободной от травли). Хартия — это очередная ступень для создания единой общероссийской антибуллинговой программы, которую можно будет применять в Москве и регионах.

— Можете сформулировать какой-то базовый набор правил для родителей, чьи дети впервые столкнулись с травлей? Что делать и чего не делать?

— Ни в коем случае не искать причину травли в ребенке. Мгновенно встать на его сторону.

  • Собрать информацию об эпизодах травли.
  • Узнать, есть ли еще пострадавшие дети.
  • Поговорить с классным руководителем.
  • Решительно отмести все предположения о том, что ваш ребенок сам виноват в травле.
  • Выяснить, какие меры собирается принимать учитель для искоренения травли в классе.
  • Можно и нужно почитать антибуллинговые методички у нас на сайте.
  • Можно и нужно бесплатно распечатать методички и дать учителю.
  • Если учитель недоговороспособен, обращайтесь к директору.
  • Если директор недоговороспособен, переводите общение со школой в правовое поле: официальные письма через канцелярию школы и в вышестоящие организации.

Чувствуете, что не справляетесь, пишите нам на travlinet@zhuravlik.org или при помощи формы на сайте, мы проконсультируем.

— Что за идею вы придумали с медиацией при школьной травле?

— Когда в школе разгорелась травля, сторонам трудно услышать друг друга. Родители пострадавших обвиняют школу и агрессоров, школа зачастую обвиняет жертву или отрицает факт травли, агрессоры, разумеется, отпираются. За последний год в медиа писали о нескольких случаях, когда родители пострадавших от буллинга детей устраивали самосуд. Подростков-булли избивали, унижали, на родителей заводили уголовные дела. Законопослушные люди идут на такие меры от отчаяния, видя, что школа не способна защитить их детей. Медиатор в ситуации, когда эмоции раскалены до предела, выступает буфером между участниками конфликта. Он выслушивает все стороны и помогает найти решение, которое более или менее устроит всех.

— Когда-то вы сами работали учителем русского в школе. Какие самые яркие моменты вспоминаются из той, учительской жизни?

— Моя учительская жизнь была сплошным ярким моментом. Я обожала своих ребят, мне нравилось преподавать и взаимодействовать с детьми. Первое воспоминание, которое приходит в голову: большое красное яблоко, которое кто-то из детей положил мне на стол, когда я отвернулась к доске. Я была очень расстроена домашними неприятностями, вида, разумеется, не показывала, но мои шестиклашки все равно заметили. И поддержали.

— Почему не сложилось со школой?

— Со школой у меня вполне сложилось, я просто не люблю заниматься одним и тем же делом слишком долго. Лет через пять любопытство гонит меня дальше. Мне и в писательстве уже скучновато.

— Вы в последнее время несколько раз писали в своем блоге про сексуальное насилие над детьми. С чем связан интерес? Что удивительного вы открыли, окунувшись в эту тему?

— Меня глубоко тревожит любое насилие — эмоциональное, физическое, психологическое. Я постоянно ищу способы обезопасить ребенка — всех детей, не только своего. А для того, чтобы ребенка защитить, надо знать врага в лицо. Поэтому я последовательно изучаю разные области насилия.

Тема сексуального насилия над детьми тошнотворно страшная, и я понимаю родителей, которые не хотят в нее погружаться, считая, что с ними такого случиться не может. Но я убеждена, что лучше знать, чем не знать, поэтому я на пару недель погрузилась в тему педофилии и сексуального использования детей.

Удивило меня следующее: я думала, что случаи сексуального насилия над детьми связаны с педофилией. Оказывается, нет. В основном, детей насилуют сексуальные хищники, которых возбуждает власть над слабой жертвой. А ребенок как раз слаб. Насильнику не принципиально — ребенок это, хрупкая девушка или женщина, которая не может дать отпор.

Педофилы же в массе своей боли детям не причиняют. Они совращают, манипулируют, завлекают, уговаривают, давят психологически. Они мастерски втираются в доверие к родителям (спойлер: нет, в 90% вы не распознаете педофила), играют на чувствах ребенка и, в конце концов, делают его «соучастником» преступления. И это ужасно, потому что в ситуации насилия ребенок понимает, что стал жертвой, что произошло нечто однозначно плохое. А в ситуации совращения ребенок думает, что он сам это выбрал, хотя его изнасиловали еще страшнее. И исцелиться от этой травмы гораздо, гораздо сложнее. Мои подруги, взрослые женщины, пережившие в детстве совращение, лишь к 35-40 годам нащупывают хрупкое равновесие. Но полностью не исцелился никто.

Я сейчас скажу полную крамолу и готова за это огрести, но — мне кажется — что параллельно с выявлением и обязательным длительным наказанием сексуальных хищников нужны анонимные группы, куда может обратиться человек, осознавший себя как педофила. Эти группы должны вести люди со стальными нервами, психиатры, сексологи. Судя по опыту других стран, кому-то из педофилов это помогает удержаться от преступления, от контакта с ребенком.

Я еще раз повторю: я за суровые наказания для насильников, у них нет смягчающих обстоятельств. Нужен реестр осужденных педофилов (как хищников, так и совратителей), после отбытия наказания они должны оставаться под наблюдением полиции пожизненно. Но пострадавшему ребенку это никак не поможет, тем более, что педофил — уж если он выходит на охоту — контактирует, в среднем, с 30-40 детьми, прежде чем его «закрывают».

«Психотерапию я бы рекомендовала всем поголовно, как диспансеризацию»

— Насколько вам близка сегодняшняя феминисткая повестка в России? Как вы относитесь к феминитивам: авторка, редакторка и пр.?

— Феминистская повестка мне близка и даже очень, я считаю, что феминизм даст свободу и мужчинам, и женщинам. Я имею в виду свободу от предрассудков, от стереотипов, от гендерных ролей. Феминизм видит в мужчине и женщине прежде всего человека и требует равных прав для каждого, вне зависимости от пола.

К феминитивам я отношусь положительно, однако сама не использую по причине своей старомодности и ригидности. Но, думаю, за ними будущее.

— Вы писали в блоге, что мужчины в большинстве своем не обучены навыкам эмоциональной работы и это мешает и дружить и «делить ребенка поровну со вторым родителем». Как вы в семье разрулили этот вопрос?

— У меня уникальная ситуация: мой муж — очень добрый, заботливый человек, который готов говорить и договариваться. Мы многократно обсуждали формат отношений, устраивающий нас обоих и полезный для ребенка. Сейчас большая часть ребенка достается мне. Но зато муж взял на себя приготовление еды, что высвободило мне больше качественного, длинного времени и для ребенка, и для работы.

— Как вы учите Макса не наступать на типично мужские грабли?

— Макс не наступит на них, поскольку у него перед глазами масса примеров, где мужья вовлечены в воспитание детей и хозяйство, а женщины работают. И никто не гордится тем, что у него лапки, и поэтому он не может сварить суп или внести вклад в семейный бюджет.

— Вы не раз рекомендовали мужчинам идти на семейную и личную терапию — с чем, по-вашему, им надо работать в первую очередь?

— Я не мужчинам рекомендовала психотерапию, я ее рекомендовала всем поголовно, как диспансеризацию.

— Ну, какие, условно, три главных психологических проблемы у сегодняшних российских мужчин вы бы выделили?

— Я не имею представления о том, какие три главные проблемы у российских мужчин. Мне кажется, российский мужчина слишком многолик для таких обобщений.

Человека в первую очередь пугает он сам, будь он мужчина или женщина. И для того, чтобы с самим собой ознакомиться, нужен проводник, психотерапевт. Вдвоем можно исследовать самые темные закоулки собственной психики для того, чтобы перестать их бояться.

Сейчас принято духовно и нравственно расти (и я горячо это приветствую, хотя сама не фанат), но для роста нужна база. А база — это знание своих основ, пусть они и не очень похожи на прекрасные фантазии о себе.

— Как часто вы сами общаетесь с психотерапевтом, и что это вам дает?

— Я возвращаюсь на психотерапию каждые три-пять лет, это психологическое ТО. По необходимости могу обратиться и раньше. Благодаря психотерапии я лучше понимаю свою внутреннюю повестку, становлюсь ближе к самой себе — для меня это ценно, даже если вблизи я выгляжу не такой симпатичной, как сквозь розовый туман собственных иллюзий.

— Как думаете, войдет это когда-нибудь в массовую в практику у нас в стране?

— Я думаю, психотерапия войдет в России в массовую практику лет через пятьдесят. В крупных городах посещение психотерапевта уже рассматривается как норма.

1
0
11360
ПОХОЖИЕ МАТЕРИАЛЫ