«При сложностях приемные родители вспоминают, что они не рожали этого ребенка»

Лада Уварова — президент фонда «Дети ждут», занимающегося содействием семейному устройству детей, оставшихся без попечения родителей и поддержкой приемных семей, направленной на социальную адаптацию детей и профилактику повторных отказов. Руководитель общественного движения «Петербургские родители». Многодетная мама (двое усыновленных и трое кровных детей).

— Какова на сегодня статистика возвратов в детские дома взятых под опеку и усыновленных детей?

— В России сложно со статистикой, но по опыту наблюдений фонда возвраты составляют порядка 7%.

— В сравнении с другим странами это мало или много?

— Сложно сравнивать, так как у нас разные системы семейного устройства. В странах, где развит институт фостерных семей (форма временного устройства детей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации, на платной основе — прим. ред.), перемещение ребенка из семьи в семью дело заурядное. Это рутинная процедура. Дети могут за год менять по несколько семей. Возврат это или нет? Семья на каждом этапе выполняет определенную роль в социализации ребенка. Поэтому сравнивать неправильно.

— Есть разница в процедуре возвращения ребенка в детский дом в зависимости от того, опека это или усыновление?

— От усыновленных детей отказываются значительно реже, чем от тех, кто под опекой. Потому что усыновление — судебная процедура. В результате ее приемный ребенок получает права и обязанности кровного. И родители тоже. К усыновлению чаще всего прибегают, когда берут малыша. Опекунство — процедура не судебная. Это договорные отношения, когда государство через органы опеки возлагает на родителей определенные обязанности, в том числе представление прав ребенка. Для того чтобы вернуть усыновленного, нужно пройти судебные процедуры. А чтобы отдать ребенка из под опеки не нужно ничего.

— Какие причины чаще всего озвучивают родители, когда возвращают детей? Где тут общее слабое место?

— Почти в 100% это несбывшиеся ожидания — рассчитывал на одно, а получил другое, на что уже не хватило сил. Человек говорит: «Я думал, что буду счастлив и сделаю этого ребенка счастливым. А по факту я несчастлив и не вижу никаких перспектив. В этой ситуации я выбираю себя». По той же причине, например, родители отказываются от родных детей с ограниченными возможностями здоровья: они выбирают себя.

Дело тут не только в неверной оценке истинного ресурса, но еще в неготовности его наращивать. Ты не знаешь, с чем придется столкнуться, но у тебя должна быть позиция. На мой взгляд, позиция успешного приемного родителя — абсолютная верность принятому решению. Это очень трудно. Приемный ребенок — это человек, который пережил огромнейшее предательство. У него нет той веры в людей, которая есть у других, обычных детей. Поэтому приемный родитель должен быть верным как самурай — что бы ни происходило, он должен транслировать ощущение 100% надежности. Не столько через слова, сколько через поступки. Если справится, есть высокий шанс, что ребенок в результате сформирует привязанность.

Но часто люди на такое не способны. При сложностях приемные родители вспоминают, что они не рожали этого ребенка, что они на такое не рассчитывали: одежду покупают, праздники устраивают, в школу хорошую оформили, а тут каждый день черт-те что творится.

Помню историю одной взрослой женщины. Она была удочерена в сознательном возрасте. Подростком была ужасным, так что однажды родителей вызвали на комиссию по делам несовершеннолетних. Туда пошел отец. На комиссии его жутко стыдили. А он слушал и отвечал: «Знаете у меня очень хороший ребенок, но у нее просто сейчас такой период». И для нее это было главное: он ни словом не обмолвился, что он ей не кровный родитель, что он взял ее немаленькой, что проблемы вытекают из ее прошлого. Он вел себя как настоящий отец. И она тогда испытывала такую благодарность и такое раскаяние, что сильно пересмотрела свое поведение.

— Какие, помимо неоправданных ожиданий, еще есть типичные причины, по которым детей возвращают в приюты?

— Приемный ребенок сильно уязвим в ситуации, когда в семье есть кровные дети и между ними начинаются трения. Тут родители часто проводят разделительную линию: «он моих обижает».

Случаются возвраты и потому, что люди не справляются физически, например, если ребенок с ОВЗ. Но это тоже недооценка ресурса и завышенные реабилитационные ожидания.

— То есть проблема обычно в том, что приемные семьи не готовы к ответственности, которую им придется взять?

— Приемные семьи — лучшие семьи страны. Потому что родить ребенка, если есть физические возможности, могут все, а стать приемным родителем — далеко не каждый. Нужно и справки собрать, и доход с местом жительства соответствующие иметь, и школу приемных родителей пройти, и заключение от опеки получить. Но справляются все равно не все. И не все понимают, для чего они это делают. Не все готовы идти до конца.

— А для чего это стоит делать такими усилиями?

— Если в семье нет насилия, она несравненно лучше, чем любое учреждение. Потому что это модель нормальной жизни. Устройство в семью ребенка — это история про отношения, про опыт их строительства. Без этого опыта ребенок — эмоциональный и социальный инвалид. Жизнь без базы, без фундамента — это опасно.

— Часто говорят об эмоциональном выгорании приемных родителей как факторе, повлиявшем на возврат ребенка. Вы сталкиваетесь с подобным?

— Тем, кто возвращает детей в детским дом, с этим надо как-то дальше жить. Они подбирают какие-то аргументы в защиту своего решения. Создают модель, в которой можно дальше жить.

Как правило, ребенка возвращают, поборовшись перед этим. Но здесь ответственность не только на приемных родителях. Им надо помогать.

Оптимально, чтобы детей не размещали в семьи, в которых есть высокий риск отказа или насилия. Для этого на этапе подготовки в школе приемных родителей проводят социально-психологическое обследование семьи, изучают историю ребенка и оценивают ресурс семьи конкретно для этого ребенка. И тем не менее случается так, что в интеллигентную трепетную семью с кружевными салфетками на столах зачем-то размещают возвратного ребенка с опытом бродяжничества. Семье ничего не рассказали о его прошлом: «Такой хороший мальчик, у него бабушка умерла». А то, что у него на глазах эту бабушку топором зарубили, не уточнили. Конечно, эта семья просто не могла справиться с таким ребенком. Он там всех по стенкам размазал.

— Если ребенка пять раз возвращают в детский дом, есть ли смысл продолжать эти попытки? Каждый возврат — травма.

— Истории про многократные возвраты ужасны. Конечно, с каждым разом ребенку будет все хуже. И такие ситуации, скорее всего, говорят о некомпетентности тех, кто занимается устройством в семью. Но любому ребенку, даже пережившему такое, нужна семья.

Моей приемной дочери сейчас 11 лет. Когда я прочитала в свое время ее дело, то узнала, что она много раз была в гостевых семьях. Ее то на каникулы, то на лето куда-то отдавали. Понятно, что все ей хотели только добра, но каждый раз ребенок надеялся, что это будет его семья. По рассказам дочки, в некоторых случаях это были не всегда безопасные семьи.

— Как можно избежать этих ошибок?

— Проблема в том, что органы опеки и детские дома часто не располагают специалистами, понимающими проблему устройства ребенка в семью. В лучшем случае там работают педагоги. Плюс на них ответственность, вплоть до уголовной, если с ребенком [в семье] что-то случится. Нет механизмов помощи и сопровождения. При этом есть задача защитить ребенка и найти ему семью. Помню, один человек из опеки сказал мне: «Мы живем с пониманием, что опека всегда будет виновата. Изъяли ребенка — сволочи, гады, отняли у родной матери. Не изъяли — сволочи, гады, теперь его убили».

Нужна реформа. Мы предлагали учиться сотрудникам органов опеки хотя бы в школе приемных родителей. По крайней мере, у них будут те знания, которые есть у приемных родителей.

— Школа приемных родителей сегодня действительно готовит опекунов и будущих мам и пап к тем трудностям, с которыми они могут столкнуться?

— Она занимается просветительской деятельностью. Вас снабжают определенным набором знаний. Вы можете их усвоить или нет. И если приемные родители сдали экзамен, понимая, как им нужно правильно отвечать, это еще не значит, что они изменили свои внутренние убеждения. Школа не может запретить или разрешить усыновление, опеку. Она не дает гарантии, что человек будет успешным приемным родителем. Обучение только повышает этот шанс. 30% выпускников ШПР не доходят до приема ребенка в семью. То есть они в процессе понимают, что не готовы. Это очень хороший результат. Примерно половина берут детей в течение года.

— Как сегодня организован подбор ребенка для семьи? Правда, что можно обозначить в пожеланиях чуть ли не цвет глаз?

— Еще 20–30 лет назад приемное родительство не было социальной нормой. Считалось, что детям неплохо живется в сиротских учреждениях. Но потом история о том, что ребенок должен жить в семье, началась раскачиваться и государством, и общественными организациями. Нашу первую приемную дочь мы удочерили в 2007 году. Это время, когда ты мог усыновить практически любого ребенка, хоть в клеточку. Было очень много детей и очень мало желающих их забирать. Сейчас, к счастью, ситуация кардинально изменилась: никто не ковыряется в младенцах как в апельсинах. Сегодня формируется установка на подбор семьи для детей, которая максимально будет соответствовать их интересам. Это правильно.

— Каких детей трудно устроить в семью?

— Больших, с серьезными проблемами со здоровьем, с братьями и сестрами, с тяжелыми историями в прошлом. У нас по-прежнему не хватает приемных родителей для таких детей. С подростками трудно. Взять такого ребенка в семью могут те, у кого уже есть подобный опыт.

— Как, на ваш взгляд, можно уменьшить процент возвратов детей в детские дома?

— Я считаю, необходимо сопровождение замещающей семьи. Нужно работать на помощь семье, а не на ее разрушение. Ведь как выглядит ситуация. Пока ребенок в детском доме, все понимают, что надо помогать. И материальная база там бешеная, и путевки на море, и любые развлечения, лечение, наряды. Потом ребенок оказывается в семье и все — ему ничего не надо, теперь это ответственность замещающих родителей. Системы поддержки такой семьи нет. А родители зачастую не могут разобраться, у ребенка реально умственная отсталость или его так затормозили в системе? Он себя ведет так, потому что у него психологическая травма или потому, что болен? Те, к кому можно обратиться, недостаточно компетентны. В итоге вместо помощи у семьи, наоборот, отнимают ресурс.

Например, начинаются проблемы с ребенком под опекой в школе. От родителей требуют сделать так, чтобы он хорошо себя вел. А они не понимают, как это сделать. И вообще, если это кровный ребенок, то мама или папа может просто не прийти на вызов в школу. Но если приемный родитель не пришел, то это сигнал в опеку. Школа очень часто играет провоцирующую роль в историях отказов от сложных детей. Она не помогает, а невротизирует. Нам с этим приходится много работать на базе Центра семейной адаптации.

— Так что должно быть в идеале?

— В идеале каждая семья, вне зависимости от того, каких детей она воспитывает, — кровных или приемных — должна получать тот ресурс, которого ей не хватает. Нужен дефектолог — будет, психолог — пожалуйста. И развивающая среда, социальные услуги. Без вреда, без навязывания, по желанию. Это невозможно реализовать иначе как через большие госпрограммы или государственные заказы. Пока, к сожалению, такого нет.

— Как вы относитесь к идее ввести административную ответственность для тех, кто неоднократно брал и возвращал детей в детский дом. Это может помочь?

— Не надо больше карать, нужно больше работать. Те, кто возвращает ребенка в детский дом, брали его, не думая, что от него откажутся. Ужасные вещи творятся не потому, что был злой умысел. Человек создает семью не для того, чтобы родить ребенка, а потом проломить ему об батарею голову и сесть в тюрьму. Никто такого изначально не хочет.

Нужна индивидуальная работа. Надо разбираться, что произошло в конкретной семье. Не надо размещать детей там, где есть высокие риски. Родитель должен иметь возможность безопасно обратиться за помощью, не боясь, что, если он сам заявит о проблемах, то ребенка отнимут. Надо развивать систему подготовки, отбора и сопровождения.

— Вы видите какие-то перспективы решения этой проблемы?

— Мне кажется, понимание проблемы зреет на государственном уровне. Но небыстро. Социальные изменения требуют последовательных многолетних усилий, а у нас принято ситуативное реагирование, зачастую противоречивое.

Я в этой системе 15 лет. Это немного для социальных процессов. За эти 15 лет сначала переформировали детские дома в малокомплектные, а потом их оптимизировали и закрыли, распихав всех обратно по большим. Затем объявили, что к 2017 году у нас все дети будут жить в семьях и начали их раздавать со страшной силой. Увы, это не панацея. Мало устроить ребенка в семью, чтобы наступило счастье. Оказалось, что пока они находились в детских домах, все было шито-крыто. Их и били, и насиловали, но это было не заметно снаружи. Но как только дети попали в семьи, в более прозрачную структуру, начались скандалы. Приемные семьи оказались совсем не святые. Детей начали изымать, возвращать в детские дома. И вот мы мечемся между всем этим вместо того, что принять долгосрочную программу.