«Дети пришли в мою жизнь, а не я в их», «В общении с детьми нужны более личные слова. Ну, например, спиногрызы» — уверена Юлия Гендина, мама двух сыновей, блогер, дизайнер и популяризатор рукоделия. В своей книге «Я ж не только мать. Дарить любовь, не предавая себя» она в формате мини-историй на разные темы делится своим взглядом на родительство. В том числе рассказывает о том, почему мамы и папы имеют право на свой взрослый язык и как, собственно, ей самой удалось отстоять его. С разрешения издательства «Бомбора» «Литтлван» публикует отрывок об этом.
Каждое лето в детстве я проводила на даче. Был у меня там сосед Петя: очень замкнутый мальчик, который не особенно с кем-то дружил. Но дело не в этом. Петя шокировал меня манерой обращения к родителям — «мама Таня» и «папа Сережа». А иногда и вовсе — Таня и Сережа. Я настолько была удивлена, услышав это впервые, что даже не решилась у него спросить, почему он так делает. Так и живу всю жизнь в догадках — почему Петя так называл маму с папой. Очевидно, в семье изначально было заведено такое правило — ребенок и привык.
Когда у меня родился Мишка, я осознала, что приобрела дополнительный статус — теперь есть человек, для которого я — мама, а не только Юля. О’кей, это хорошо, это я приняла. Мне было приятно, что что-то похожее на «маму» Мишка произнес раньше, чем «папа» — это было предметом нашего соцсоревнования с мужем. Но для меня было важно сохранить свой язык: я именно «мама», а не «мамочка» или «мамуля». Так же, как и нет в моем лексиконе слова «сын» и его производных. И я знаю, почему: кажется, что «сын», «сынок» и «сынуля» слишком общо и не отражает всей моей любви и нежности к моему ребенку.
Кажется, что в общении с детьми нужны более личные слова. Ну, например, спиногрызы. Так мы с мужем начали называть детей довольно быстро, потому что именно это слово в полной мере отражает то, что они с нами делали. Или вот «Мешок с картошкой». Казалось бы, где тут нежность и любовь? А дело вот в чем: когда Гришка был грудным, я любила поднимать его высоко на вытянутых руках — так, чтобы подбородок со всеми складками лег на грудь. Он пускал пузыри, улыбался и висел, а я дула ему на лицо, от чего он еще и смешно жмурился. И почему-то напоминал мешок с картошкой. Каждый раз, когда я потом описывала уже подросшему ребенку эту картину, я все чаще убеждалась, что именно мешок и именно с картошкой. А поскольку от этих воспоминаний всегда веяло спокойствием, радостью и нежностью, то и «Мешок с картошкой» стал таким ключом к нашей общей с ним радости.
Заметьте важную деталь — с картошкой. Не с картошечкой, а с картошкой. И это принципиально важно для меня.
Мир устоял, в детский театр никто работать не перешел — и это явно спасло меня, дало опору под ногами.
Но ненадолго. Мир снаружи испытывал меня на прочность. Постоянно. Зачем нужны дети? Чтобы их целовать, любить, щекотать им пятки и брать с собой на рынок. Потому что продавцы на рынке очень любят детей и дают им много всякого вкусного. Но взамен изволь потерпеть немного «детского языка». Помню, подходим мы с Мишкой к овощному прилавку, знойная продавщица немедленно расплывается в улыбке: «Спроси у мамочки, сколько помидорчиков вам положить?».
Ну а что делать, улыбаемся и терпим: это моя плата за отменные помидоры «Черный слон». А это дивное слово «кушать»? Если бы я чувствовала в себе достаточно силы воли, слабоумия и отваги, то обязательно бы зарегистрировала в России партию «Мы не кушаем, мы едим!». Устаревшее и приторное на слух слово «кушать» будто заранее дает понять адресату: сейчас тебе будет очень вкусно, настоящий гастрономический взрыв тебя ждет. Именно это подразумевалось под словом «кушанье». В современном языке «кушают» все подряд и почему-то страдают именно дети.
А эта привычка именовать всех вокруг без разбора тетями и дядями? Есть у меня подруга — Калинина. С первых дней знакомства и уже больше двадцати лет мы называем друг друга по фамилии. Столько в этом теплоты, участия и близости — ну вы понимаете. На глазах и в буквальном смысле на руках Калининой росли мои дети, она часто приходила к нам в гости, всегда была в курсе моих и детских дел. Дети росли, и в какой-то момент я услышала от них вопрос: «Мам, а что, у Калининой есть имя?»
И здесь нужно кое-что прояснить. Конечно, у Калининой есть имя — Ольга, — но поскольку я называю ее всуе и лично всегда по фамилии, то и дети стали обращаться к ней так же. И случилось это потому, что не было у нас с детьми этого диалога:
— Ой, смотрите, кто это к нам пришел? Это же ТЕТЯ ОЛЯ!
— Здравствуйте, ТЕТЯ ОЛЯ!
Тут есть, кстати, интересный момент: в моем детстве были мамины подруги-тети, несмотря на то, что мама могла называть их по-дружески по фамилии, а мне они были представлены как «тетя Катя», например.
Но мы склонны путать не только детей, но и себя. Родители моей подруги — тридцать лет в браке, уже есть внуки — до сих пор обращаются друг к другу «мама» и «папа». То есть в их жизни есть два этапа: до рождения детей, когда они называли друг друга Машкой и Олегом, и после рождения детей, когда они стали обращаться друг к другу как «мама» и «папа». Только вдумайтесь: дети уже выросли, с ними давно не живут, а самоидентичность потеряна на всю жизнь. Важная часть нас самих — наше имя — вдруг заменяется на статус. С какой стати? Зачем?
Язык никогда не помогал мне проявить нежность к ребенку. Для этого у меня есть объятия и поцелуи. Но что если мои дети были травмированы, не слышав именно от меня про «морковку», «штанишки» и «лапки»? Что если «съеденный помидор» доставил им меньше радости, чем «скушанный помидорчик»? Ничего, бабушки с дедушками восполнили мои пробелы, точно вам говорю. А мне не пришлось ломать свой язык, чтобы погрузить детей в параллельный детский мир — в моем мире им гораздо интереснее.
